А.И. Гончаров

Гончаров Иван Александрович (1812 - 1891) - русский писатель.

Лев Толстой познакомился с Гончаровым 24 ноября 1855 г. на вечере у И.С.Тургенева и в петербургский период жизни часто с ним виделся. Позднее, во второй половине 1870-х гг., в своеобразной исповеди “Необыкновенная история Гончаров вспоминал об этом периоде: “Лев Николаевич сходился с нами почти ежедневно у тех же лиц - Тургенева, Панаева и пр. Говорили много о литературе, обедали шумно, весело, словом, было хорошо”. 15 февраля 1856 г. произошло знаменательное событие: шесть сотрудников журнала “Современник” запечатлели себя на фотографии, сделанной С.Л.Левицким. Среди них были Толстой и Гончаров. Эта фотография с автографами современников и по сей день весит в яснополянском кабинете Л.Т.

Писатели не были в близких отношениях, но всегда относились к друг другу с огромным интересом, который у Гончарова переходил в восторжкенные отклики о таланте Л.Т. В письме к А.В.Никитенко, написанном осенью 1868 г., Гончаров, прося прислать ему “Войну и мир”, прибавил: “Я глубоко всегда уважал автора и как серьёзного художника, и как честного человека”. После прочтения “Анны Карениной” Гончаров образно выразил своё отношение к создателю этого произведения: “... он накладывает, - как птица сеть, - огромную рамку на людскую толпу, от верхнего слоя до нижнего, и ничто из того, что попадает в эту рамку, не ускользает от его взгляда, анализа и кисти”. Обращаясь с письмом к датскому переводчику произведений Л.Т. П.-Б. Ганзену 9 февраля 1885 г., Гончаров даёт как бы итоговую оценку художественной деятельности Л.Т.: “Толстой - настоящий творец и великий художник, достойный представитель нашей литературы”.

Л.Т. сохранял устойчивую симпатию к превому роману Гончарова: “...Читаю прелестную “Обыкновенную историю...” - читаем в дневниковой записи от 4 декабря 1856 г. Через три дня в письме к В.В.Арсеньевой он высказывается с ещё большей определенностью: “Прочтите эту прелесть. Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можешь ни с одним не согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее”. Можно предполагать, что в какой-то степени это произведение Гончарова стало едва уловимым отголоском толстовской “Юности”. В августе 1906 г. Л.Т. в домашней беседе, когда речь зашла о Гончарове, заметил, что “Обыкновенная история” ему нравится.

Иначе складывалось отношение Л.Т. к роману “Обломов”. В период его появления при первом чтении писатель дал ему самую высокую оценку. “Обломов”, - писал он А.В.Дружинину 16 апреля 1859 г., - капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от “Обломова” и перечитываю его ещё раз. Но что приятнее ему будет - это, что “Обломов” имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике. [...] ... об “Обломове” многое желаю поговорить”. Однако, перечитывая роман осенью 1889 г., Л.Т. резко изменил свой взгляд на него, о чём свидетельствуют записи из дневника: “9 октября. ... Читал “Обломова”. Хорош идеал его. 10 октября. После обеда ... опять “Обломова”. История любви и описания прелестей Ольги невозможно пошло”. Особого внимания заслуживает запись, сделанная 7 ноября того же года. На первый взгляд, оценка романа явно не в его пользу, но следующие за ней размышления Л.Т. , отличаясь глубиной и эстетической точностью, раскрывают природу, своеобразие таланта Гончарова. Другое дело - как к этому относиться. Приводим эту запись без сокращений: “Дочёл “Обломова”. Как бедно!.. Да, невозможно ничего доказывать людям, то есть невозможно собственно опровергать заблуждения людей: у каждого из заблуждающихся есть своё особенное заблуждение. И когда ты хочешь опровергнуть их, ты собираешь в одно типическое заблуждение всё, но у каждого своё, и потому, что у него своё особенное заблуждение, , он считает, что ты не опроверг его. Ему кажется, что ты о другом. Да и в самом деле, как поспеть за всеми! И потому опровергать, полемизировать никогда не надо. Художественно только можно действовать на тех, которые заблуждаются, делать то, что хочешь делать полемикой. Художество его, заблуждающегося, захватишь совсем с потрохами и увлечёшь куда надо. Излагать новые выводы, мысли, рассуждая логически, - можно, но спорить, опровергать нельзя, надо увлекать”. Своё впечатление от чтения “Обломова” в 1889 г. Л.Т. сохранил и в последующем.

Есть опосредованное свидетельство отношения Л.Т. к роману “Обрыв”. Так, в ответ на письмо А.А.Фета , в котором поэт сообщал о положительном отзыве Льва Толстого об “Обрыве”, Гончаров писал: “Поблагодарите, кстати, графа и графиню Толстых за то, что утвердили Вас в Вашем намерении написать и дали мой адрес, по которому они, надо заметить, сами не пишут. Спасибо хоть на том, что дают его другим”. В последних словах писателя много грусти и тоски по общению с Л.Т.

Отношения между современниками возобновились незадолго до смерти Гончарова. Летом 1887 г. А.Ф.Кони, после посещения Ясной Поляны и разговоров с Л.Т., по приезде в Петербург передал от Л.Т. Гончарову “сердечный привет и выражение особой симпатии”. Гончаров незамедлительно на это ответил письмом в Ясную Поляну. Между писателями завязалась кратковременная переписка. Письма Л.Т к Гончарову не сохранились. Четыре из шести дошедших до нас письма Гончарова к Л.Т. были написаны в конце 1880-х гг. В двух из них содержится интересный биографический материал и неповторимое по своей проникновенности чувство любви и трогательное внимание к личности и творчеству Льва Толстого. С небольшими сокращениями приводим тексты обоих писем:

“1887 г. Июля 22

Многоуважаемый граф Лев Николаевич.

А. Ф. Кони, прогостивший у Вас несколько дней в деревне, привез мне поклон от Вас и сказал, что Вы сохранили добрую память обо мне. Вы, конечно, не подозреваете, как это тронуло меня и как мне дорога Ваша память — помимо всяких литературных причин. Как писателя Вас ценят высоко и свои, русские, в том числе, конечно, и я, и чужие, нерусские люди. Но в те еще дни, когда я был моложе, а Вы были просто молоды, и когда Вы появились в Петербурге, в литературном кругу, я видел и признавал в Вас человека, каких мало знал там, почти никого, и каким хотел быть всегда сам. Теперь я уже полуослепший и полуоглохший старик, но не только не изменил тогдашнего своего взгляда на Вашу личность, но еще более утвердился в нем. Если этот взгляд мой не превратился во мне в живое дружеское чувство, то это с моей стороны только потому, что между Вами и много легла бездна расстояния и постоянной разлуки. Вы только однажды мельком заглянули в Петербург, о чем я узнал от графини Александры Андреевны Толстой, и я пожалел глубоко, что узнал поздно и не успел повидаться с Вами. Теперь, на присланный мне с А. Ф. Кони поклон, я не могу не отозваться этими немногими строками, которыми хочу сердечно поблагодарить Вас за добрую, дорогую память обо мне, не навязываясь ни с своей дружбой, ни с своим admiration к Вашему “высокому таланту”, ни с чем таким, чего Вам вовсе не нужно. Я просто хочу пожать Вашу руку — от всего сердца, от всей души и от всего помышления.

Несмотря на мою старость, на многие годы, протекшие со времени наших последних свиданий, я сохранил в памяти много приятных воспоминаний о Вас и о нашем тогдашнем времяпровождении. Помню, например, Ваши иронические споры всего больше с Тургеневым, Дружининым, Анненковым и Боткиным о безусловном, отчасти напускном или слепом их поклонении разным литературным авторитетам; помню комическое негодование их на Вас за непризнавание за “гениями” установленного критикой величия и за Ваши своеобразные мнения и взгляды на них. Помню тогдашнюю Вашу насмешливо-добродушную улыбку, когда Вы опровергали их задорный натиск. Все помню.

Между прочим, помню и вечер, проведенный мною с Вами в спектакле. Давали “Завтрак у предводителя” Тургенева. Мы сидели рядом и дружно хохотали, глядя на Линскую, Мартынова и Сосницкого, которые дали плоть и кровь этому бледному произведению.

Протяните заочно Вы мне Вашу добрую руку, многоуважаемый Лев Николаевич, и если когда-нибудь вспомните обо мне, напишите два слова, чем много утешите искренно и постоянно преданного Вам старика

И. Гончарова”.

1887 г. Августа 2.

Добрый, милый, глубокоуважаемый граф Лев Николаевич.

Меня несказанно порадовало Ваше письмо, достигшее сюда рикошетом через Петербург, откуда мне его прислали.

Я счастлив тем, что наши взаимные добрые воспоминания не вытравлены из нас обоих всепожирающим временем, а таились под горяченькой золой и не остыли. Благодарю Вас душевно и сердечно.

А. Ф. Кони (который еще не уехал, но скоро уедет отсюда) сказал Вам правду о том, что я не “пишу”, а начиркал весной, в 14 дней, три-четыре эскиза и отдал издателю иллюстрированного журнала “Нива” для помещения в январь.

Я пришлю Вам “Ниву” — только прошу, даже умоляю, не читать эти эскизы поодиночке, а подождать, когда выйдут все три, и тогда прочитать их вместе. А они выйдут в течение января, в трех номерах. Их будет три, четвертый, вовсе не годный, я выброшу за борт. Я вовсе не затем пришлю их Вам, чтобы услаждать Вас чтением, на что никак не уповаю, хотя Кони и еще два-три “сведущих человека”, которым я читал их, и хвалят, даже превозносят, но я сам уже старый воробей и надежный, верный оценщик, даже эксперт, и на свой счет не обольщаюсь.

Я желаю только, чтобы Вы обратили внимание на маленькое предисловие, которое я им “предпосылаю”. Из этого предисловия Вы ясно сразу усмотрите, почему я никак не мог бы, обладая даже таким талантом, как Ваш, идти вслед за Вами работать в тот рудник, куда Вы меня так ласково зовете, говоря, что “если б я захотел, то мог бы написать и для этого читателя”, то есть для обширного круга читателей, “явившихся к Вам на смену прежних”.

Я немного впал было в недоумение. У Вас с некоторых пор явилось два новых круга читателей: один круг — это вся Европа, или весь заграничный мир; другой — это простой русский народ. Которому из них Вы приписываете “более широкий и разнообразный взгляд”? Тому ли, который верною, беспристрастною критикою умел взвесить и оценить все Ваши достоинства, как художника и как мыслителя (за границею), или народному кругу, на котором надо “чертить радиус плугом”?!

Вспоминая Ваши последние произведения: “Чем люди живут”, “Два старика” и “Три старца”, также и “Власть тьмы” — я окончательно остановился на последнем мнении и полагаю, что Вы в письме Вашем говорите о нем, то есть о круге читателей из народа. Эти Ваши вещи проникнуты глубокой любовью к нему и учат любить ближнего. Их и не простой народ прочтет сквозь слезы: так прочел их я, и точно так же прочли их, как я видел, женщины и дети. Между теми и другими, то есть женщинами и детьми, и в высшем кругу много “простого народа”. Такие любовью писанные страницы—есть лучшая, живая и практическая проповедь и толкование главной евангельской заповеди.

“Власть тьмы” — сильное произведение: художественную сторону его ценят немногие, тонко развитые люди, большинство же читателей не понимают, многие даже отвращаются, как от напитанной слишком сильным спиртом склянки. Они не выносят крепкого духа. Я высоко ценю эту вещь. Как смотрит на это народ — вовсе не знаю и не умею решить.

Вы правы — это надо делать. Но я не могу: не потому только, что у меня нет Вашего таланта, но у меня нет и других Ваших сил: простоты, смелости или отваги, а может быть, и Вашей любви к народу. Вы унесли смолоду все это далеко от городских куч в Ваше уединение, в народную толпу. А я весь уже разбросан, растаскан, так сказать, по клочкам, и только разве сохранил некоторые дорогие принципы и убеждения, сторонясь, и то к старости, от толпы, от шума и гама. [...]

Искренно преданный И. Гончаров”.

В.Б.Ремизов