Гуманитарные ведомости. Вып. 3(51) Т1 2024 г

43 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (51), октябрь 2024 г. потому только, что она не явилась в форме силлогизма (курсив наш – авт.)» [34, с. 54, 55]. Здесь также очень интересные выходы в характеристику русской философии в её связи с герменевтикой и литературно-художественным (поэтическим) дискурсом. А. С. Хомяков (не без влияния понятия «цельное мышление» И. В. Киреевского) употребляет в своих текстах, опубликованных и рукописных, целый веер интереснейших терминов и концептов: «цельность верующего разума», «живознание» (человеческий рассудок), «целостное уразумение», «разумная зрячесть» и, наконец, «умо/зрение», которые очевидным образом связаны как со святоотеческими контекстами и исихастскими коннотациями, но и с античной традицией, для которой «теорейя» и есть «созерцание» и «умозрение» [см. 25]. Умозрение оказывается сверхлогической, сверхрациональной способностью человеческой духовности, в которой объединены в «целое многообразное» (соборное) вера, воля, рассудок (живознание) и творческий разум, объединённые объединённых силой любви к Христу и человека к человеку. Странно, что в русской философской герменевтике близким этим смыслам в своих размышлениях и текстах оказался светски мыслящий Г. Г. Шпет. Эти мыслительные и духовные способности и даны нам в живом, вероисповедном общении личностей, что и составляет «философию конкретной духовности» православного мыслителя А. С. Хомякова в отличие от наукообразных формализмом западного (и отечественного типа соловьёвского) идеализма. Вот суть «гносеологии» А. С. Хомякова, которую невозможно уяснить без «богословия» или «философии истории», как и «эстетики» с «этикой», что пытаются сделать многие интерпретаторы хомяковской философии в духе «мануфактурного мышления» немецкого идеализма и всей диатрибики вплоть до наших дней. 6. А. С. Хомяков о свободе и необходимости в метафизике человека Н. П. Ильин справедливо усматривает специфику метафизического персонализма русских лейбницианцев в преодолении рассудочности немецкого идеализма, в том числе и Лейбница, за что его и критиковал Гегель. Но он дополняет эту специфику особым пониманием в русской философии «свободы», «воли» с их увязкой с «необходимостью». Культурологические измерения этих метафизических категорий мы находим уже в хомяковских концептах «кушитство» (начало необходимости и материальности) и «иранство» (начало свободы и духовности). «Беспристрастный разбор древних религий, – писал он в «Семирамиде», – дает нам новое правило для их коренного разделения: отстраняя случайности изложения и формы, в которых они дошли до нас, мы находим, что главный их характер определяется не числом богов и не обрядами богослужения и даже не категориями ума (знающего), но категориями воли. Свобода и необходимость составляют то тайное начало , около которого в разных образах сосредоточиваются все мысли человека». И в духе созерцающей веры делает совершенно оригинальный вывод: «В языке религии, переносящей в невидимое небо законы, которыми управляется видимый мир земли и его видимый