Гуманитарные ведомости. Вып. 4(50) 2024 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (50), июль 2024 г 27 «не лги» прямо вытекает, чего не следует делать. Здесь не может быть двусмысленности. Тем самым абсолютная мораль, оставаясь всеобщей и автономной, выступает уже не в форме моральных добродетелей и правил, а в форме поступков» [6, с. 330]. Прозрачным в случае запретов является не только их нормативное содержание применительно к любому практическому случаю, но и мера их исполнения в каждом таком случае. Запрет может быть или исполнен, или не исполнен, и моральный агент всегда точно знает, исполнил он запрет или нет. В отличие от позитивных предписаний, здесь не остается места для самообмана. А. А. Гусейнов так иллюстрирует этот тезис: «Запреты – не только преимущественная, превалирующая форма нравственной жизни; они являются также и самой действенной ее формой. За запретами стоят такие поступки, которые легче идентифицировать и труднее прикрывать софистикой морального лицемерия, чем позитивные действия; монаху-бенедиктинцу, наверное, проще было ответить себе на вопрос, соблюдает ли он норму “Не прелюбодействуй!”, чем удостовериться в том, что он трудится в поте лица своего» [7, с. 181]. Наконец, в случае исполнения или неисполнения запрета прозрачным оказывается и мотив совершения поступка. В случае с позитивными предписаниями в качестве мотива может выступать замаскированная корысть, и моральный агент никогда не может быть уверен, что он действовал из одного лишь стремления к моральному совершенству. По мнению российского философа, «люди обманывают не только других, но и себя – и часто в большей мере, чем других. И когда речь идет... о позитивных намерениях, сопровождающих поступки, то всегда возникают сомнения: не стоят ли за этим соображения выгоды... Никогда нельзя ответить себе на вопрос, совершил ли ты этот поступок в силу благородства своих намерений или потому, что это был благоразумный поступок, который был тебе выгоден, обеспечивал уютную жизнь или какие-то другие блага?» Что же касается «негативных поступков или поступков, фиксирующих и воплощающих в поведении запреты», то для А. А. Гусейнова они «являются однозначными, то есть это поступки, по поводу которых людям очень трудно обмануть самих себя» [4, с. 710]. Такие поступки противоположны стремлению к выгоде и самим своим совершением подтверждают «бескорыстие мотивации». Естественно, мораль не ограничивается для А. А. Гусейнова запретами, однако запреты играют в ней структурирующую, формообразующую роль. «Нравственно санкционированная практика, – пишет он, – во всех своих разновидностях обрамлена запретами: семья – запретом на прелюбодеяние, правосудие – запретом на лжесвидетельство, патриотизм – запретом на измену и т.д. Наряду с ними, существуют также универсальные запреты, которые задают саму нравственность как форму человеческой практики и мыслятся абсолютными без каких-либо ограничений. Таковы, как минимум, следующие два: запрет на насилие («Не убивай!») и запрет на ложь («Не лги!»). Они негативно очерчивают бытие индивидов в качестве нравственно зрелых личностей, субъектов индивидуально-ответственного поведения, запрещая