Гуманитарные ведомости. Вып. 3 (43) 2022 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (43), ноябрь 2022 г 154 мир не есть нечто раз и навсегда данное, а он изменяется в зависимости от активности сознания человека» [15, с. 22]. Исследователи отмечают, что ситуация раздвоенности миров в сюжетной композиции «Плахи» порождает трагизм человеческого существования, который выражается в том, что человек переживает «острое чувство одиночества, страха перед существующим миром и тоски по другим мирам, отблески которых прорываются в его снах, мистических прозрениях и творческих интуициях» [16, с. 70]. Наконец, нельзя не сказать об эсхатологическом смысле «Плахи», зашифрованном в названии произведения: «плаха» – место смертной казни, насильственного действия над другим человеком. Вторая глава романа представляет собой вставной эпизод встречи Иисуса Христа и Понтия Пилата (традиция, ведущая начало от М. А. Булгакова). Сцена стала ключевой в формулировании автором идей на тему «Страшного суда» и «Второго пришествия». Айтматовский Христос говорит о Втором пришествии не в мистической форме, а с точки зрения человеческого опыта: «С тех пор как изгнаны родоначальники людей из Эдема, какая бездна зла разверзлась, каких только войн, жестокостей, убийств, гонений, несправедливостей, обид не узнали люди! А все страшные прегрешения земные против добра, против естества, совершенные от сотворения мира, – что все это, как не наказание почище Страшного суда?.. Жизнь в таком аду не хуже ли Страшного суда?.. Страшный суд давно уже свершается над нами» [8, с. 154]. Единственный шанс на спасение, по мнению писателя: «самосовершенствование духа своего» и «борьба со злом в себе изо дня в день, отвращение к порокам, к насилию и кровожадности» [8, с. 153]. И вновь концепция писателя сходна с бердяевской. Религиозный философ разработал «активно-творческий эсхатологизм», где призывал создать новую эсхатологическую этику, а учение о добре превратить в профетическое учение о сверхдобре: «Человеческая судьба есть совокупность действий всех мировых сил» [17, с. 14], «Конец мира и истории, второе пришествие Христа и Страшный суд представляют собой богочеловеческие процессы, которые не просто ожидаются, а уготовляются самим человеком с помощью активной творческой деятельности…» [16, с. 76]. По мнению Бердяева, она может повлиять на ход истории и будущее всего человечества – созвучную идею находим у Айтматова: «Конец света заключен в нас самих» [18, с. 146]. Выводы. Итак, подобно богоискательским идеям Бердяева о том, что историческое христианство находилось на стадии кризиса, Айтматов формулирует собственные идеи «нахождения» Бога. Изображение Христа в романе не является каноническим, однако писатель продолжает традиции русской классики: гуманизации и очеловечивания образа Спасителя. Как отмечают исследователи, в романе «образ Иисуса выстроен по принципу рупора авторских идей» [19]. Айтматов – богоискательский, а не религиозный писатель, но продуманная детализация образов и наименований в романе, цитирование Священного Писания, указывающие на интерес к библейским сюжетам, могут свидетельствовать о религиозной грамотности советского писателя: «В мире