Гуманитарные ведомости. Выпуск 1 (37). 2021 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (37), март 2021 г. 78 Эйхенбаумом в программной статье о формальном методе различение фабулы и сюжета и позволяет использовать фабулу гностического трактата для создания оригинального сюжета встречи с мудростью, аналитического схватывания этого момента. Такое продолжение игры с формализмом в поиске степени русификации понятий мы наблюдаем и далее, в частности, у Лосева, который вроде бы выступает за транслитерацию понятий, но как только рядом оказывается рассуждение о жизни или об огне как о жизни, оживает важное для Карсавина противопоставление фабулы и сюжета. Лосев, например, в исследовании о логическом понятии стоиков «лектон» говорит, что у Гераклита логос не просто огонь, но «неотделим от первоогня и его эманаций», и определяет его как «живое единство материи и “лектон”», благодаря чему, согласно Лосеву, человеческая жизнь может быть частью не просто мировой жизни, но мировой «смысловой закономерности». Тем самым оказывается, что эманации оказываются фабульными реалиями; и именно поэтому смысловые закономерности и могут стать сюжетом нашего существования, мы можем уже найти этот момент историзации трансцендентного. Понимание времени как предмета постоянного членения на миги нескочаемым движением, – если не аналитическое, то создающее предпосылки к аналитическому, – в переводе Карсавина мы встречаем в неизменном виде: София «словно птица ночная, в отчаяньи билась о Крест. Но на Кресте распростерся Христос, и в нем на миг ей видимым стало Сиянье, на миг зазвучало Отчее Слово» [6, c. 83]. Такое постоянное, быстрое движение времени прямо следует в труде Карсавина из особого остроумия гностика Валентина, которому и принадлежит излагаемое учение, прорывающегося вспышками истины через его меланхолию: «И разве как-то не постигаю, его именуя? – Нет, не могли быть ложью пламенные, быстрые слова Валентина» [6, c. 87]. Сам повествователь объясняет в примечаниях, что весь этот труд имеет в виду дополнить Валентина, у которого «диалектически различение Вифоса от Молчания и Ума от Разума (или Логоса), действительно, не обосновано, при достаточном, однако, обосновании отличности Ума от Вифоса [6, c. 97]. Иначе говоря, если гностик просто делает Вифос предметом созерцания, на основании обособленного остроумием, но всё равно синтеза, то новый мыслитель умеет переживать Вифос как молчание, созерцать его как молчаливую основу мира, созерцать аналитически как момент вторжения трансцендентного. Вифос это «Бездна Бездонная, Молчание Вечное, Праотец Вифос» [6, c. 88], и далее Карсавин правильно переводит как это слово глубина и пучина, но подчеркивает безмолвие Вифоса, который может быть зрим и смотреть тысячами глаз звезд. Дух Тютчева, осенних листьев и печальных взоров, веет во всех сочиненных Карсавиным эпизодах его труда, да можно вспомнить даже Бунина, сравнившего осеннюю лазурь небо со взглядом ангелов: «Лазурь сквозь яркий желтый сад / Горит так дивно и лилово, / Как будто ангелы глядят». Пистис София говорит с Вифосом цитатой и сюжетом «Полдня» Тютчева: «Ты молчишь, великий Пан, объятый полдневною дремой»,