Гуманитарные ведомости. Выпуск 1 (37). 2021 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (37), март 2021 г. 77 синтезе, а не об аналитическом узнавании того, где именно начинается распространение философии. Такая способность выводить сюжеты из действительности, а не действительность из философских построений, вероятно, двигала и Л. П. Карсавиным, когда он создавал свою гностическую стилизацию со вкраплениями перевода. Эта работа Л. П. Карсавина «София земная и горняя» [6] представляет собой лирическую вариацию гностического учения, с цитатами из дошедшего на коптском (со множеством грецизмов) писания «Пистис София». К гностицизму как ресурсу современной философии впервые обратился Владимир Соловьев, заново введший термин «сизигия» для обозначения небесного или духовного брака, того сочетания души с Богом, которое и продолжает дело Богочеловечества. Карсавин этот термин в «Пистис София» как раз русифицирует, переводя как «чета», стремясь скорее к аналитическому воспроизведению ситуаций возникновения трансцендентного опыта в гнозисе, чем к применению гнозиса для синтеза. Карсавин русифицировал и некоторые другие ключевые понятия, скажем, «вержения» для προβολαί (эманации); но при этом понятие «пучина», βυθός, не просто не переводится, а дается в византийском чтении «Вифос». Причем это не столько центр, как жизнь Троицы у Анджелы, а явно нечто близкое к Ungrund Бёме и Гегеля, иначе говоря, не имеющему основанию основания обоснования бытия Бога или каких-либо ипостасных свойств, позволяющих встать в отношение к этому бытию. Тем самым Карсавин стремился покончить со своим синтетизмом, введя точку аналитического обособления вторгающегося трансцендентного уровня, хотя бы простым различением разных языков. «Неизреченный Вифос и безмолвный хочет высказать себя, всего, всецело. Хочет себя узреть не собою самим – другим, от себя отличным, увидеть себя сияющим Светом, услышать Словом звучным» [6, c. 80]. Карсавин и в других трудах своего времени ставил вопрос о неизбежных границах стилизации, например, в «Noctes Petropolitanae» замечая, что можно было бы дальше развивать сюжет, и делить ночи не на параграфы, а на часы, но он этого не сделал. И, русификация оказывается не способом объяснения, а способом стилизации, ставящим границы заданному названием сюжету, потому что стиль выглядел бы синтетически, а стилизация допускает аналитический ход. Сам Карсавин понимал, что именно он делает с сюжетом, решая его скорее в аналитическом смысле, чтобы узнать о трансцендентном опыте гностиков, когда в шуточном комментарии к своему околопереводческому труду объяснял, что литературоведческий формализм служит указанием на его подлинность, а не подложность: расточая неумеренные похвалы формалистам, он отмечает главный вывод из их деятельности, «что отличительная черта современной поэтики заключается в отсутствии цельности замысла и выполнения». Тогда как предлагаемый трактат «отличается известною цельностью основной мысли и ее развития» [6, c. 101]. Отсылка к формалистам не случайна: введенное Шкловским и окончательно обоснованное