Гуманитарные ведомости. Выпуск 1 (37). 2021 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (37), март 2021 г. 75 условностей, состоялся как факт Пятидесятницы, – и необходимо не поддерживать эту инерцию мнимой «точностью» синтеза, а наоборот, посмотреть, как аналитическая энергия, заключенная в этом языке, может показать, где именно кончается обыденный опыт и начинается трансцендентный. В таком случае переводчик обеспечивает не трансляцию некоторых содержаний в другом контексте, с попыткой пересобрать контекст исходя из устоявшихся структур доверия к нему, тем самым только эксплуатируя доверие, но не совершая прорывов – а создает саму ситуацию, в которой разложение слова на смыслы, вычленение ключевых смысловых моментов и показывает, в каких случаях слово выражает готовую мысль, а в каком говорит о появление нового трансцендентного опыта в истории. На нескольких примерах мы покажем, как именно такой аналитический перевод уже состоялся в русской культуре, нуждаясь лишь в теоретическом осмыслении, которое и дается в данной статье. Начнем с примера из истории русской философии эпохи модерна (серебряного века), с переводческих решений Льва Платоновича Карсавина, где как раз выяснились ограничения синтетического подхода к переводу и преимущества аналитического. Прежде появления идеи «коллективной личности» в оригинальных философских произведениях Карсавина, в его ранних историко-культурных трудах о средневековой духовности возникло понятие «религиозный фонд», социальное измерение индивидуальной религиозности [7]. Религиозный фонд позволяет индивидуальному религиозному чувству состояться как вдохновение для религиозных и социальных реформ, если же вклад в этот религиозный фонд осуществляют разные люди, не только мистики и подвижники, но и авторы житий, цензоры, организаторы, то сами особенности оборота текста становятся таковыми, что возникает новое благочестие, новая религия. Такой новой религией Карсавин считал францисканство, а во время работы над «Софией земной и горней», вероятно, и гностицизм. В переводе «Откровений блаженной Анджелы», который был создан как блистательная иллюстрация изложенной социологии религии, синтетического очерка этого фонда, который иначе и не охватишь взглядом, кроме как синтезируя, Карсавин внимателен к вхождению Анджелы во тьму. И здесь он переводит слова Бога sum divina potentia, quae apporto tibi gratiam divinam, et gratia quam apporto tibi, est talis как «Я... Божественная Мощь, которая приносит тебе Божественную благодать. И благодать, которую Я приношу тебе, такова...». В оригинале все стоит в первом лице, «которая приношу...», тогда как Карсавин превращает перволичное высказывание в систему определений, с целью синтеза частных намерений героя и общих желаний самого текста. «И... увидела я Его в некоем мраке, а потому во мраке, что Он наибольшее благо, какое невозможно ни помыслить, ни уразуметь» [5, c. 114]. Перевод совершенно точен (Et post istud vidi eum in una tenebra, et ideo in tenebra quia est majus bonum quod nec possit cogitari vel intelligi), но слишком