Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 43 пытаться знать за другого, действовать за него или пытаться навязать ему свою волю. Приведенный отрывок напрямую пересекается с чуть ниже идущим призывом Толстого: «Поймите, что предположение о том, что человек может устроить жизнь других людей, есть грубое суеверие, признаваемое людьми только по своей древности» [12, с. 210]. Тут важно, что Толстой говорит об «устройстве», то есть организации жизни других по своему усмотрению, что всегда связано с насилием. При этом он, разумеется, не отрицает, а, наоборот, призывает помогать и делать добро другим, а также пытаться с помощью слов и ненасильственных действий отвратить от того, что представляется как зло. Здесь мораль полагает границы познанию и воле, которые не должны пытаться оправдать насилие. Все это ведет Толстого к изменению условий воображаемой ситуации и предложения собственного варианта поступка, который выходит за рамки дихотомии «активный» (убийство злодея) и «пассивный» (допущение зла), навязываемой аргументом «невинная жертва». Вариант Толстого включает возможность самопожертвования, то есть возможность заменить собою «жертву» В часто цитируемом отрывке из сборника «Путь жизни» он пишет: «Если я вижу, например, что один человек намерен убить другого, то лучшее, что я могу сделать, это поставить самого себя на место убиваемого и защитить, накрыть собою человека и, если можно, спасти, утащить, спрятать его, – все равно как я стал бы спасать человека из пламени пожара или утопающего: либо самому погибнуть, либо спасти» [19, с. 222-223]. Более того, во всем том же письме к Чернавскому у Толстого присутствует фраза, которая позволяет под новым углом посмотреть на воображаемую ситуацию. Он пишет: «Если уже говорить о любви, то никакие примеры разбойников никак не приведут к необходимости убийства другого, а приведут только к самому простому и неизбежному выводу из любви – к тому, что человек защитит другого своим телом, отдаст свою жизнь, а никак уж не возьмет жизнь другого» [15, с. 142]. Толстой выходит на фундаментальный философско-этический уровень, переосмысливая и тем самым изменяя воображаемую ситуацию. В этом отрывке одним словом «другой» обозначен как «разбойник», так и «жертва». В новой ситуации исчезают четко распределенные роли с предзаданным поведением, исход становится открытым, появляется действительная трагическая коллизия, где моральная задача состоит в попытке спасти другого, не используя для этого убийство другого. Толстой (сознательно или нет) переходит с когнитивного уровня, где понятийно задано, кто «злодей», кто «невинная жертва», что будет и даже, что якобы «должно» быть, на фундаментальный для морали уровень Я и Другого. На этом уровне неизвестно изначально плох другой или хорош, нет и «третьего участника» («судьи-спасителя»), а Я определяется через ответственность за не подвергнутого когнитивной категоризации Другого.