Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 42 зло будет больше – зло ли моего насилия, или того, от которого я хочу защищать» [21, с. 29]. И тут же Толстой размышляет над примером со злодеем: «Я вижу, что известный мне разбойник преследует девушку, у меня в руке ружье – я убиваю разбойника и спасаю девушку; но смерть или поранение разбойника совершилось наверное, а что произошло, если бы этого не было, мне не известно» [21, с. 29]. В письме к Кросби Толстой вновь ставит под сомнение ограниченную и ложную перспективу, задаваемую аргументом «невинная жертва». Толстой разворачивает мысль, распространяя ситуацию неопределенности не только непосредственно на действующих и бездействующих в воображаемой ситуации персонажей, но и на не поддающиеся расчету дальнейшие последствия, если насильственная схема будет применена в жизни. Он пишет: «Ведь если человек нехристианин и не признает бога и смысла жизни в исполнении его воли, то руководить выбором его поступков может только расчет, т. е. соображения о том, что выгоднее для него и для всех людей: продолжение жизни разбойника или ребенка? Для того же, чтобы решить это, он должен знать, что будет с ребенком, которого он спасает, и что было бы с разбойником, которого он убивает, если бы он не убил его. А этого он не может знать. И потому, если человек нехристианин, он не имеет никакого разумного основания для того, чтобы смертью разбойника спасать ребенка» [17, с. 19]. Этим самым Толстой задает принципиально иную и действительно моральную перспективу, утверждая безграничность моральной ответственности и абсолютность запрета на насилие, при признании ограниченности и несовершенстве познания. В другом месте Толстой еще больше смещает акцент на то, что уверенность может быть лишь относительно своего, а не чужого поступка, поэтому так важно не допускать в своем поступке зла насилия даже во имя некоторых благих ожиданий. Толстой пишет: «Злодей занес нож над своей жертвой, у меня в руке пистолет, я убью его. Но ведь я не знаю и никак не могу знать, совершил ли бы, или не совершил бы занесший нож свое намерение. Он мог бы не совершить своего злого намерения, я же наверное совершу свое злое дело. И потому одно, что может и должен человек сделать как в этом, так и во всех подобных случаях, это то, что должно делать всегда во всех возможных случаях: делать то, что он считает должным перед богом, перед своей совестью. Совесть же человека может требовать от него жертвы своей, но никак не чужой жизни» [12, с. 206-207]. Неубедительность, например, для Соловьева последнего рассуждения Толстого в том, что в воображаемой ситуации такого развития ситуации не предусмотрено, в ней заложено лишь два возможных сценария: либо «наблюдатель» (третий участник) убивает «злодея», либо «злодей» убивает «невинную жертву». Но Толстой как раз пытается приблизить воображаемую ситуацию, с одной стороны, к реальной, введя элемент незнания, который всегда сопровождает жизнь, а, с другой стороны, к моральной, где возможен действительно нравственный выбор. Вместо «наблюдателя» Толстой вводит в ситуацию морального субъекта, который не только не может, но и не должен