Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 39 действительности, сколько на основе личного погружения в насилие и неспособности или нежелания помыслить мир без насилия. В работе «Неизбежный переворот» Толстой, обращаясь к тогдашней российской элите, замечает, что многие из них, которые приводят этот аргумент, никак при этом не возмущаются насилием государственного аппарата в России, при этом выражая крайнюю озабоченность насилием по отношению к воображаемому ребенку. Как пишет Толстой, такая позиция свидетельствует о том, что на самом деле «занимает этих людей, желающих оправдать насилие, никак не судьба воображаемого ребенка, а своя судьба, своя вся основанная на насилии жизнь» [13, с. 92]. 2) То, что можно обозначить как структурный контраргумент , содержится в том же письме к Чернавскому и повторяется в других работах Толстого, образуя центральную ось критики насилия. Толстой утверждает, с одной стороны, безоговорочное принятие ответственности за все, включая зло, совершаемое «злодеями», с другой стороны, принципиальную невозможность победить насилие с помощью насилия. Толстой пишет: «Рассуждая о действительной жизни, а не о фикции, мы видим совсем другое: мы видим людей и даже самих себя, совершающих самые жестокие дела, во-первых, не одиночно, как воображаемый разбойник, а всегда в связи с другими людьми, и не потом, что мы звери, не имеющие ничего человеческого, а потому, что мы находимся в заблуждениях и соблазнах» [15, с. 144]. Толстой хочет сказать, что в жизни не может быть никакого отдельного от других и беспристрастного «наблюдателя» (третьего участника) из аргумента «невинная жертва». Каждый человек уже изначально вовлечен в мир насилия и связан с теми, кто творит насилие, а часто и сам в нем участвует, поэтому моральный поступок заключается в принятии ответственности не только за спасение «жертвы», но и за сохранение жизни «злодея». Тем самым Толстой также указывает на еще один структурный дефект аргумента «невинная жертва», состоящий в ограничении пространства события исключительно обозначаемыми фигурами («злодей», «невинная жертва», «наблюдатель»), подчеркивая необходимость использования широкой перспективы рассмотрения, в которой исчезнет однозначность схематичной фикции, а право на насилие будет поставлено под вопрос. Эту относительность, блеклость, неадекватность, наконец, ложность схемы аргумента «невинная жертва» Толстой демонстрирует в письме к Энгельгарду, пробуя переубедить настроенного на насилие молодого революционера. В письме Толстой несколько изменяет воображаемую ситуацию аргумента, предлагая представить мать, которая «засекает своего ребенка» [14, с. 114]. Таким образом, на месте «злодея» оказывается мать «невинной жертвы», а Толстой спрашивает: «разумно ли употребить насилие против этой матери, которая сечет ребенка. Если мать сечет своего ребенка, то что мне больно и что я считаю злом? То, что ребенку больно, или то, что мать, вместо радости любви испытывает муки злобы?» [14, с. 114]. На эти вопросы Толстой предлагает ненасильственный ответ: «Я думаю, что зло в том и