Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 38 1) Эмпирический контраргумент заключается в признании низкой вероятности или даже невозможности встречи в жизни с воображаемой ситуацией из аргумента «невинная жертва». В письме к Чернавскому Толстой пишет: «Оправдания такого рода всегда основываются на предположении того воображаемого разбойника, не имеющего в себе ничего человеческого, который убивает и мучает невинных, и это-то воображаемый зверь, как будто находящийся постоянно в процессе убивания невинных, и служит основанием рассуждений всех насильников о необходимости насилия; но ведь такой разбойник есть самый исключительный, редкий и даже невозможный случай. Многие люди могут прожить сотни лет, как я прожил 60 лет, никогда не встретив этого фиктивного разбойника в процессе совершения своего преступления» [15, с. 143-144]. В письме Кросби Толстой отмечает: «Воображаемого разбойника с воображаемым ребенком никто еще не видал» [17, с. 21]. Таким образом, Толстой подчеркивает не только проблематичность утверждения возможности действительной встречи с воображаемой событийной конфигурацией, но и критикует возможность встречи в жизни придуманного «разбойника», наделяемого в навязываемой фиктивной ситуации несовместимыми характеристиками. Так, этот «разбойник», неся в себе некие человеческие черты, в то же время аргументом «невинная жертва» сводится к тому, кто ничего человеческого в себе не имеет и существует исключительно насилием невинных. В «Предисловии к английской биографии Гаррисона» Толстой разворачивает мысль: «Прожив 75 лет, я ни разу, кроме как в рассуждениях, не встретил того фантастического разбойника, который на моих глазах желал убить или изнасиловать ребенка, но не переставая видел и вижу не одного, а миллионы разбойников, насилующих и детей, и женщин, и взрослых, и стариков, и старух, и всех рабочих людей во имя допущенного права насилия над себе подобными» [18, с. 98]. Этим Толстой утверждает не равенство, а принципиальное различие реальных разбойников и воображаемого «разбойника», а также делает отсылку к многочисленным фактам применения насилия, которые очень сильно отличаются от схемы аргумента «невинная жертва». Толстой подчеркивает то обстоятельство, что за реальным насилием стоит не «разбойник» из аргумента, а те, кто ставят себя в аргументе на место «третьего участника», защищающего «невинную жертву», однако, это ведет их не столько к защите, сколько к насилию, в том числе и невинных. Выход из этой ситуации возобновляющегося насилия Толстой видит в принципиальном отказе от использования насилия, которое никогда не может быть оправданно вне зависимости от борьбы с каким разбойником и во имя защиты какой «невинности» планируется его использование. Толстой пишет, что «надо стараться заменить насилие убеждением. А для того чтобы это возможно было, надо прежде всего отказаться от права насилия» [18, с. 98]. Толстой также замечает, что аргумент «невинная жертва» не отображает или обобщает реальность, а искажает и деформирует ее, навязывая определенную схему, которая конструируется не столько из понимания