Гуманитарные ведомости. Выпуск 1(33). 2020 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 1 (33), июль 2020 г. 122 превратилась из слова в чувство, вновь становится речью: «Таков удел <вот> этой праздной речи», иначе говоря, мы вернулись к гуманизму и христианскому ответу за каждое праздное слово перед Богом, но при этом употребив слово «удел», подразумевающим внетекстовое бытие этого гуманизма. Еще радикальнее это возвращение к гуманизму от текста происходит в стихотворении 2004 года «пушкин-кукушкин, где Вы и где Вы?» [4, с. 98] – саркастически осмысляющем некоторые расхожие образы классики: например, условному Пушкину говорится «Вот приземлился Ваш самолет», что явно отсылает к каламбуру «А. С. Пушкин – Ас Пушкин» (как у Бродского в «Представлении»: «Входит Пушкин в летном шлеме»). В этом стихотворении небо Петрарки окончательно делается гуманистическим небом, общим для Данте, Беатриче, Петрарки и Лауры, а не украшением индивидуального психологизма и индивидуального производства текста: «небо летит. Океан. Много дичи. / Вы не простите меня, Беатриче?» – что прямо отсылает к географии Данте и встрече на небесах, небу Петрарки, находящемуся в постоянном движении и предвестии (летит как птица, гадательная) и «дичи», что означает дикая речь. Иначе говоря, в лирической мандельштамоведческой культурологии Миронова от гуманистического текста мы переходим к гуманистической речи, уже не индивидуальной и капризной, но надличной и идеализованно-гуманистической, что имеет последствия в образности первого рассмотренного стихотворения, к которому нам сейчас следует вернуться. А именно, в этом стихотворении 1974 года есть загадочный образ: «Посох осенний, как кранахов рог изобилья» – конечно, это отсылка к стихотворению «Посох» Мандельштама и к описанному в этом стихотворении паломничеству в Рим, вечный город, который часто ассоциировался с осенью (как в итальянских главах романа «Накануне» Тургенева: красота идет «как золото и пурпур осени к великому старцу – Риму»). Но в живописи Кранаха мы не вспомним рога изобилия, во всяком случае, если брать масляные работы, которые могли быть знакомы Миронову, потому что это скорее символ барочный, чем ренессансный, соответствующий духу барокко. Он появляется у гениев живописи как необходимый атрибут древнегреческого мифологического мифа только у Рубенса. Но в стихотворении Миронова вполне возможно, что здесь с одной стороны конструктивным оказывается созвучие Кранах-кран, вода живая как настоящее изобилие, с отсылкой явно и к образу апостола Павла, воспринятому Петраркой (что объединяет мандельштамовского парикмахера Франсуа из «Довольно кукситься, бумаги в стол засунем…» и пастернаковское «Определение поэзии»: «Поэзия, когда под краном…), а с другой стороны обложка книга Немилова, посвященная Кранаху [5], дает часть изображения пира, где как раз свадьба, но никто друг на друга не смотрит, иначе говоря, изобилие пиршества оказывается безличным, оказывается как вода истины или вода лжи, частью Божьего суда, а не индивидуального выбора. Так Миронов, извлекая из мандельштамовского перевода идеализированный образ воды, восстанавливая космологию Петрарки против