Гуманитарные ведомости. Выпуск 3(31) 2019 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (31), октябрь 2019 г. 142 Человек–смерть Телесность человеческого бытия выводит нас на еще одну, а для многих учений – важнейшую, точку антропологической проблематизации. «Смерть! Где твое жало?» – восклицали пророки и богословы, желая возвестить триумф человека над смертью. «Когда есть мы, смерти нет, когда есть смерть – нет нас», – замечал Эпикур, объясняя, почему смерть не имеет к нашей жизни никакого отношения. И вместе с тем, не само ли присутствие смерти заставляет нас искать над ней победы? Не является ли человеческое бытие, как предполагал, например, М. Хайдеггер, «бытием к смерти»? Мифо-метафизическая парадигма, как правило, не отрицала смертность физического тела человека (за исключением тех случаев, когда кто-то из героев получал бессмертие и был принят в мир богов, которые, согласно ряду мифологий, например, древнегерманской, также могли однажды погибнуть). Но поскольку тело преимущественно мыслилось как вместилище духовного начала человека, большее значение, безусловно, имел вопрос о смерти или бессмертии души. Последнее же обеспечивалось связью человека с высшим метафизическим истоком – посредством ли героических деяний, следования ли небесным архитипическим образцам, благочестивой ли или праведной жизни. Кроме того, существенное место в первой парадигме занимает идея о грядущем воскрешении «во плоти». Природно-естественная антропологическая парадигма устанавливает предел человеческого существования сообразно пределу жизненных процессов, протекающих в его теле. Разве что дела человека в памяти других людей могут пережить его смерть, но тут уже речь идет совсем не об индивидуальном бессмертии субъекта. Непреодолимость смерти, ее неотвратимость переносят всю тяжесть бытия человека на его прижизненное существование. «Memento mori» рождает совершенно особое звучание «carpe diem». Но знанию неизбежности смерти сопутствует незнание ее часа, – напоминает нам антропология экзистенциализма. Следовательно, подлинное экзистирование не может быть делом завтрашнего дня, в каждый сегодняшний день, в каждый текущий час, в каждое наличное мгновение человек должен стремиться к предельно настоящему существованию. Сокрытие экзистенции, бегство от себя, комфортный самообман, по сути, приравниваются к смерти экзистенциального субъекта, вот почему А. Камю говорит не только о физическом, но и о философском самоубийстве [21, с. 37 и далее]. Отчаяние, которое порой сквозит в восприятии смерти в контексте второй парадигмы, порождается не только утратой доверия к учениям о посмертном существовании человека, наступившей вместе со «смертью бога», но также и изменениями в социальных практик, связанных с опытом умирания. На смену «семейному» расставанию с жизнь в кругу родных и близких, которое было присуще традиционному и раннебуржуазному обществам, приходит опыт встречи смерти в формальном, безличном окружении профессиональных врачей в системном потоке умирающих, среди множества которых человек встречает смерть в одиночестве.