Гуманитарные ведомости. Выпуск 2(30) 2019 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (30), июнь 2019 г. 21 действиях, неизбежно встает вопрос: «Почему?», кто сказал и доказал, что это именно так. Теология ответила, как отрезала: моральные нормы безусловны, обязательны к исполнению потому, что они даны Богом. Замкнув источник морали в безусловности ее требований на волю Бога, теология подтвердила безусловность моральных норм как их адекватную характеристику и одновременно признала, что она не может быть понята в рамках рационального объяснения мира, что нет ни людей, ни причин, которые могли бы убедительно ответить на этот вопрос: «Почему». Поэтому вера в Бога как основная форма причастности индивида к бытию есть также и основной его моральный мотив. Возведение морали к воле Бога как ее причине не сняло теоретических трудностей в ее объяснении, ибо выяснилось, что вопрос не решен, а лишь перенесен на другой уровень. Религиозные философы оказались перед дилеммой, которую они не смогли разрешить, хотя и пытались это делать не только с последовательностью мыслителей, но и со страстью служителей церкви: заповедал ли Бог нравственный закон потому, что он является нравственным или он является нравственным, потому что его заповедал Бог? Дилемма эта – не просто логическое рассуждение, каким оно в значительной мере было у Сократа, когда он спрашивал Евтифрона: «Благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят боги?» (Евт.:10 а). Она имела исключительно важное практическое продолжение в пронизывающем все Средневековье интеллектуальном и церковном споре о том, может ли человек спастись своей добродетельностью или его спасение находится в руках Бога и остается его тайной. Что касается этого спора, который достигал высшего интеллектуально-практического напряжения дважды – один раз в 5-ом веке в полемике между Августином и Пелагием, второй раз в 16-м веке в полемике иежду Лютером и Эразмом Роттердамским, то, хотя для философской и научной этики линия, представленная Пелагием и Эразмом и утверждавшая с теми или иными оговорками идею суверенности нравственного индивида, намного ближе, чем позиции Августина и Лютера, связывавшие нравственные перспективы человека с божественной благодатью, тем не менее, за точкой зрения последних также скрыта одна важная особенность морали. Дело в том, что природа морального мотива (моральной решимости), срабатывающего до и независимо от всех возможных психологических и социальных детерминаций и существующего только в форме самого морального поступка, была и остается тайной самого действующего индивида, которую не могли раскрыть даже такие великие умы, как Аристотель и Кант; потому, надо думать, и не могли, что это их тайна как живых мыслящих индивидов, но не их тайна, не их предмет как профессональных мыслителей. Именно неспособность индивидов добраться до истоков той силы, которая ставит их лицом к лицу с собственной греховностью и в силу которой моральное совершенствование лишь усиливает самосознание греховности, именно она является той реальностью, которая мистифицируется в учении о благодати Бога как единственной надежде на спасение.