Гуманитарные ведомости. Выпуск 2(30) 2019 г

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (30), июнь 2019 г. 154 него нет иной формы данности. То есть моральное решение не может быть дано в форме высказывания о намерении: оно дано лишь в поступке, в осуществленности. Об этом говорит и понимание Аристотелем идеи середины и конкретных обстоятельств, в которых действует человек. Речь идет не об использовании обстоятельств, познании их, но об особом способе их исключения – середина есть не результат расчета середины (как центр – не результат измерения извне): дело не в том, что в ряд детерминант, в ряд обстоятельств включается еще и сам поступающий – а именно так получается во многих этических рассмотрениях. Понятие середины в конкретной ситуации, в первую очередь, указывает на исключительно особую роль поступающего, добродетельного человека, который задает середину своим поступком. И эту середину никогда и ни за что не может знать никакой внешний наблюдатель, никакой глубокомысленный ученый этик, но это и означает, что речь идет о субъектном ничтожении обстоятельств, а не о познающей рассчетливости. Мне как моральному существу присуще ни с чем несоизмеримое превосходство по отношению к обстоятельствам (что бы ни входило в это понятие). Задавая середину, я и только я ничтожу их. Этого не может сделать наблюдатель- ученый: ведь для него нет никакой интеллегибельно схватываемой разницы между мной и обстоятельствами, для него однопорядковы я, другой, нормы, общество и тд. Дело морали основано на принципиальной и абсолютной асимметрии, которая не может быть дана наблюдателю извне: для него она всегда относительна. Дело в том, что моральное существо появляется тогда, когда отменяет эти обстоятельства, как отменяет и кого-либо, кто может сказать ему – в чем его добродетельность в этих обстоятельствах. Для Аристотеля пример добродетельности – то, как отступает Сократ (это двойной сюжет Платона и Аристотеля): для наблюдателя он отступает в силу превосходства противника, но делает это непостижимо особым образом, приводящим противника в смущение, для него самого – он поступает в силу своего собственного решения, своего превосходства в поступке. Сократ отступает так же, как и наступает: эти столь разные эмпирические действия морально оказываются неразличимыми. Для Аристотеля чрезвычайно важно различение поступка и творения по локализации цели, по значимости внеположенного результата –он снова и снова возвращается к этому. Его также неоднократно повторяемое определение поступка имеет сердцевину – он избирается, совершается ради него самого ? Цель поступка – в нем самом: в сущности, он, таким образом, является бесцельным, то есть его нельзя уложить в причинно-следственный или целе- средственный ряд. Ради него самого – не фигура речи: в этому определению следует отнестись предельно серьезно: поступок есть актуальная действительность, бытие в его предельности и совершенности, бытие в его полноте. Поступок не мыслим ни как следствие, ни как причина: у него нет внеположенного результата или цели, он не переходит в результат, но есть полнота и завершенность. Когда я мыслю несхватываемое определениями отношение начала и поступка, я мыслю самого себя как полноту мира. Именно