Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 84 совершенный поступок в любой его эмпирической явленности (действие ли, бездействие, слово, мысль или чувство), не может уйти в мое небытие (то есть мое прошлое), но всегда есть мой поступок, всегда есть я, моя ответственность. Памяти нет как того, что лишает меня свободы, начальности: но тогда она остается лишь как сознание, что все есть я и все есть мое. То, что Пьер радовался свободе, дарованной смертью Элен, не может помешать ему жалеть ее, любя Наташу, и все это есть его бытие, есть он. Сразу после записи о памяти Толстой пишет «Все одинаково важно и все – первое. (Евангельскіе работники, наняты[е] въ разные часы дня)» [12, т. 56, с. 24]. Бытие началом поступка (как сердцевина аристократизма) означает отсутствие идейного, идеологического или нормативного опосредования, отсутствие знания вне, отдельно, отчужденно от того, кто его для себя открыл, совершенно персонифицированного знания. Именно поэтому невозможна школа Толстого и, более того, именно поэтому невозможно предъявлять ему несоответствие его действий его учению. Но «если все есть я и все есть мое», то мнение, суждение о мире есть всегда суждение о себе самом, а размышление есть всегда размышление о том, как мне жить, что мне делать, то есть оно всегда есть этическое, не знание о факте, но моральное решение. Словами В. В. Бибихина, «ему важно не собственное мнение, не фиксация своего суждения о том, что вне его, а идет по-настоящему только одна работа: упражнение в науке о том, как жить. И вот если Толстому не важны его мнения, так что он спокойно не оправдываясь может опровергать сам себя…, то и нам наверное не надо делать сводку его мнений, после чего придется выписывать список его противоречий» [3, с. 372]. Аристократизм неинтеллектуален в том смысле, что в нем отчужденные от мыслящего субъекта истины и достижения разума уступают самой живой субъектности, и, как говорит Вересаев, «все, чем жива жизнь, для Толстого лежит на каком-то совсем другом уровне, а не на том, где люди оперируют словами и оформленными мыслями. «Главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю?»» [4]. Живой мыслящий человек всегда более чем слово или суждение, всегда более своих высказанных мыслей, так как не подчинен им, не детерминирован ими, но в той степени, в какой они есть его поступки, он все же есть именно эти живые мысли, слова и действия, именно в них он бытийствует. Понимание поступка как пространства свободы есть способ осмысления, понятийного описания этой трудно поддающейся языку аристократической изначальности морального субъекта. (Аристократическое понимание поступка, то есть полагание себя началом его, родственно аристократическому идеалу Аристотеля. В 1852 году Толстой читает «Политику» Аристотеля («немного, но хорошо») и вдохновляется составить «план аристократического, избирательного, соединенного с монархическим, правления» - «Вот цель для добродетельной