Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 83 лицом гибели поглощен этой мыслью: – «И все это мое, и все это во мне, и все это я!». И герой «Люцерны» говорит: «Все твое, все благо!». В аристократизме человек полагается абсолютным началом мира как моего , и в этом и единственность его, и центральность, и своеволие, и самодостаточность, и гордость, и превосходство. И вневременность. Вневременность субъектного бытия означает, что нет никакого прошлого, которое определяло бы поступок (а поступком может быть и действие, и слово, и чувство, и мысль) и придавало бы некую качественную определенность человеку как моральному существу вне и до актуальности и полноты его поступка. Моральный субъект есть абсолютное начало – и значит, невозможно помыслить его во временном развертывании, которое есть всегда череда причинно-следственных связей. Моральная субъектность как раз и отменяет эти связи, а не включается в них. То, что прошлое не определяет меня в моей актуальности, не противоречит значимости родовой истории: ее нет вне того человека, который воспроизводит ее в своем вневременной полноте актуальности, который сам есть и история рода и его будущее. То есть не только «Все, что есть, все это – я же», но и «все, что было и будет, все это – я же». Здесь нет определяющего меня прошлого, а поэтому нет и памяти: и именно об этом упоминаемый А. Зориным эпизод, когда Пьер с Наташей жалеет Элен и уже не помнит, как был счастлив, когда она умерла. Ведь тогда он говорил себе: «Ах как хорошо! Как славно!», тогда испытал он радостное чувство свободы [12, т. 12, с. 204-205]. Но вот он говорит об этой смерти с княжной Марьей и перед Наташей, и слова его теперь и чувство – «Мне очень, очень жаль ее» [12, т. 12, с. 220]. Память, конечно, есть: «Есть память своя личная, что я самъ пережилъ; есть память рода — что пережили предки и что во мнѣ выражается характеромъ; есть память всемірная, божія — нравственная память того, что я знаю отъ Нача[ла], отъ к[отораго] изшелъ» [12, т. 56, с. 24]. Но эта память – во всяком случае если речь об аристократизме как бытии началом поступка и мира поступка – не есть знание о том, что было, а сейчас нет, не знание о том, чего нет, а знание о том, что есть: это знание о себе, о неразличимости совершенного и совершаемого, о том, что как моральное существо я охватываю собой все, что в мире причин и следствий, в эмпирическом мире распадается на прошлое, настоящее и будущее. Точно также как я охватываю как моё все, что в этом внеморальном пространстве принадлежит другим людям, странам, эпохам. Выход из времени во вневременное или вечное есть единственный проход в моральное пространство: моральный поступок есть полнота актуальности и самодостаточности и он не может перестать быть, уйти в прошлое, которого нет, которое не дано (хотя можно помыслить то же в противоположном направлении: отказ от вневременности, расчленение своего бытия на прошлое, настоящее и будущее есть разрушение субъектности и вхождение в пространство причин и следствий). Мораль задает вневременность с удвоенной силой: во-первых, тем, что моральный субъект есть начало поступка в качестве ничем не причиненного, то есть лишенного прошлого, а во-вторых, тем, что