Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 78 же трогательная застенчивость в проявлении нежности и любви» [11, c. 87] – пишет сын Илья. Толстой – «истинный аристократ по манерам и особому изяществу речи» для И. Е. Репина, «аристократ по рождению, по таланту и по духу» для врача К. В. Волкова [См.: 10]. И все эти оценки сопровождаются объяснениями – почему он аристократ, которые, хотя и кажутся более подобающими и вовсе не оскорбительными (свободно и утонченно говорит он на иностранных языках! Как предупредителен, великодушен и прост в обхождении со всеми, со всеми умел быть равным, не старался говорить умных речей, чтобы не ударить в грязь лицом, а говорил то, что есть за душой…) тем не менее, воспроизводят именно то, что Толстой обозначает как «потому что у него чистая шинель и перчатки». Такими же «шинелью и перчатками» у Бердяева являются нравственно-духовные достоинства. Но аристократом невозможно стать с помощью соответствия некоторым образцам и нормам, им можно только быть: это понятие называет не духовно-нравственную задачу, не нормативный образ, но изначальное, основание бытия, поступания, отношения с миром и с собой. Аристократизм может быть описан в качестве единства гордости (самоустановления), праздности (способа деятельности) и дарения (отношения с миром), как самодостаточность, как превосходство в поступке (бытие его началом) и презрение – устранение всего, что стоит на пути бытия таким абсолютным началом. И он явлен как аристократизм Толстого, как непроговариваемый и необозначаемый Толстым аристократизм. Для аристократа нет проблемы знать аристократизм, как и проблемы быть аристократом, подобно тому, как нет проблемы знать определение жизни и проблемы жить для живущего. Как мыслитель, Толстой ищет объяснения и определения аристократизма, но его собственный аристократизм есть не результат его размышлений, действий, чувств, но их основание. Бердяев, скорее, пытается продумать сам аристократизм как часть мира, его окружающего. Толстой не окружен миром как тем, что он познает, этот мир есть его жизнь и есть история, в которую он вторгается собой. И таковы его главные герои, собою составляющие плоть истории. Мысли Толстого по определенности, по решительности, по своевольности скорее есть действия: они ясно проявляют свою поступательную природу. И он, являя собой аристократизм, не продумывает его как некую внешнюю данность и не обращается к нему как к объекту рефлексии, хотя и называет его. Обратимся к называемому им аристократизму, тому аристократизму, к которому Толстой относит себя в силу своего рождения и воспитания. Толстой говорит об аристократизме и аристократах акцентированно – как о том, что он знает (но не познает) и по собственному ощущению, и по своему отношению к роду и родовой истории, и по тому, что именно история аристократии, описанная и более задокументированная, составляет доступную часть истории народа. В Вариантах к первому тому «Войны и мира» он очень ясно и полно высказывается по этому вопросу; позволим себе привести эту цитату полностью: «Я пишу до сих пор только о князьях, графах, министрах, сенаторах и их детях и боюсь, что и вперед не будет других лиц в моей истории.