Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 77 подчинить его священничеству, если следовать Шпенглеру, или удовлетворить буржуазную мечту об утонченности. И поэтому, когда он пишет о Толстом, то не идет далее утверждения, что через толстовское отрицание должны пройти дворянское, светское общество и господские классы, чтобы очиститься: он не может помыслить Толстого вне аристократической гордости и презрения, которые сам отвергает, а потому и не может причислить его к духовной и умственной аристократии. Толстой воплощает как раз то, от чего Бердяев пытается очистить идеал и идею аристократизма, а именно в первую очередь – своеволие, самодостаточность, гордость. Та степень раздражения, которую вызывает Толстой у массы интеллектуалов, напоминает его собственное довольно сдержанное описание той неприязни и боязни, доходящей до ненависти, которые испытывают люди к тем, кого они определяют в качестве аристократов. В устах мещанина это слово становится многослойным, это – «ужасное слово аристократ » в «Севастопольских рассказах»: это слово проникло всюду, «куда проникло только тщеславие … – между купцами, между чиновниками, писарями, офицерами …» [12, т. 4, с. 23]: действительно, таково это понятие, осваиваемое не-аристократией, таков образ, создаваемый извне, со стороны «common man». И тогда это слово становится ужасным, Толстой описывает эту особенность в «Севастопольских рассказах», он воспроизводит этот взгляд на аристократа извне, чреватый рессентиментом, сочетанием неприязни и боязни, порождающим ненависть, даже при самых лучших и искренних намерениях («терпеть не может, хотя уважает немного», «не совсем хорошо расположен к нему, хотя и боится его») описывает его как наблюдатель. Для Толстого быть аристократом означает быть им по рождению – то есть изначально, а не по внешним признакам, которые стремятся воспроизвести те, кто обретает самого себя через опосредование идеальных ценностных образов, с помощью оценки. К ним, конечно, относится и духовно-интеллектуальная аристократия Н. Бердяева. Толстой раздражен и иронизирует над тем, как и почему прилагают к людям слово «аристократ»: «потому что у него чистая шинель и перчатки», «потому что он адъютант и на «ты» с другим адъютантом». И зря, как кажется, В. Шкловский иронизирует по поводу записи Толстого: «1. Быть, чем есть: По способностям литератором, По рождению — аристократом» [14, с. 210]. Ведь в этих словах речь идет именно о своем актуальном бытии: изначальном, а не произведенном. Надо сказать, что самого Толстого встречавшиеся с ним люди часто определяли именно как аристократа: обычно это является способом выражения самой высокой оценки, но такова уж природа этого слова, как и явления, что будучи проговоренным извне оно содержит в себе зародыши отстранения и негативности со стороны говорящего. «По своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ… насколько же еще ближе к нему подходят типы князя Андрея и особенно отца его, старого князя Болконского. Та же аристократическая гордость, почти спесь, та же внешняя суровость и та