Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 76 бы иметь основания для подобной оценки. Его отношение с миром и собой не опосредовано внеположенными ему ценностными представлениями: он самодостаточен. Таков аристократизм как моральное явление, как он укоренен в героическом этосе и осмыслен Аристотелем. Проблема заключается в том, что аристократизм не свидетельствует о себе, не озабочен объяснением и обоснованием собственных ценностей и специфики: это дело ученого мещанина, интеллигенции, священничества. Действительно, зачем тому, кто составляет центр мира, кто централен и единственен объяснять, описывать и обосновывать – ему не для чего и не для кого это делать, у него нет и средств для этого. Говоря об аристократизме, Толстой занят не познанием его как некоторого явления внешнего мира, и вообще не познанием: он мыслит самого себя – не случайно, чаще всего именно в дневниках и черновиках он обращается к этому слову. Аристократизм, в сущности, нельзя выразить в виде знания, теоретического описания, сам язык не приспособлен к описанию единственности, центральности, начальности, разрушая их своими структурами, рассчитанными на множественность и причинную связь и выражающими их. Можно лишь быть аристократом и называть, обозначать его тем или иным образом. И Толстой делает это. В русской мысли, пожалуй, два автора внимательно относятся к аристократизму, и это совершенно разные авторы, воплощающие взгляд изнутри и взгляд снаружи, то есть аристократический (центральный) и мещанский (периферийный) взгляд. Речь идет о Толстом и Бердяеве. Н. А. Бердяев, пожалуй, более всего в России был озабочен этой темой, посвятив ей цельные части ряда работ. Он и есть тот не-аристократ, который описывает и анализирует аристократизм – для него важна идея «духовной и умственной аристократии», которая есть некие «душевные свойства, не аристократическая гордость и презрение, а аристократическое благородство и великодушие, свобода от ressentiment и утонченность» [1, c. 99]. Бердяев начинает с разведения аристократизма социального и духовного, именно социальному свойственна «родовая гордость, гордость происхождения, которая есть главный порок аристократии» [2, c. 104)], детерминизм, но и ему он не может отказать в изначальности. Сторонник христианского духовного аристократизма для всех, он не может принять аристократизм в его противопоставленности демократическому множеству: провозглашая личный аристократизм против группового, он в то же время понимает его как «ничего не требующего для себя», то есть в сущности теряет тот персоналистский смысл, который так страстно ищет. И не случайно в конце концов постулирует аристократию вновь как социальную группу, но уже как «духовную и умственную аристократию» («Духовная и умственная аристократия есть совсем особенная социально- психологическая группа» [1, c. 100]). Аристократический Толстой требует именно для себя, именно и только о своей единственной душе призывает печься, утверждая аристократическую центральность и единственность. Бердяев хочет превратить аристократа в синтез интеллектуала и утонченного светского мужа, т.е., по сути, порвать с аристократизмом и