Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 68 массами. В этом случае речь идёт об авторитарном насилии. Всякое насилие – это либо деспотия, либо авторитет. Я не говорю этим воистину ничего нового, это то же самое, что нам уже давно говорил Толстой. Когда король Италии был убит (анархистом) Бреши, Толстой опубликовал замечательную статью («Не убий»), достигшую вершины в словах: князей следует не убивать, а разъяснять им, что они сами не должны убивать» [7]. Ещё более решительно высказался 11 лет спустя друг Ландауэра – поэт, драматург и публицист Эрих Мюзам (Erich Mühsam): «И если я – по тем же причинам, что и анархист Толстой – принципиально отвергаю насилие, то этот факт никому не дает права сомневаться в моей приверженности анархизму» [8, с. 7] Но каким было отношение к анархизму самого Льва Николаевича? В письме своему другу и последователю Павлу Бирюкову в 1900 году он действительно отметил: «Радует тоже то, что анархизм без насилия, анархизм неучастия в насилии все более и более распространяется» [ 9, т. 72, с. 440] но при этом на протяжении многих лет неоднократно подчёркивал, что сходство между (ненасильственным) анархизмом и его собственным учение является чисто внешним. Уже в 1886 году он написал Владиму Черткову: «Мы часто обманываемся тем, что встречаясь с революционерами, думаем, что мы стоим близко рядом. Нет государства — нет государства, нет собственности — нет собств[енности], нет неравенства — нет неравенства и мн. др. Кажется, все одно и тоже. Но не только есть большая разница, но нет более далеких от нас людей ( выделено мной – Д. Ф. ). Для христианина нет государства, а для них нужно уничтожить государство; для хр[истианина] нет собственности, а они уничтожают собст[венность]. Для христианина все равны; а они хотят уничтожить неравенство. Это как раз два конца несомкнутого кольца. Концы рядом, но более отдалены друг от друга, чем все остальные части кольца. Надо обойти все кольцо для того, чтобы соединить то, что на концах» [ 9, т. 85, с. 356]. Причём речь шла не просто о семантическом различии. В отличии от (материалистически настроенных) идеологов анархизма [ 10, с. 517-518] Толстой верил в христианский и в тоже время общечеловеческий «закон любви» и рассматривал своё отрицательное отношение к государственным институтам всего лишь как следствие применения этого закона: «Меня причисляют к анархистам, но я не анархист, a христианин. Мой анархизм есть только применение христианства к отношениям людей. Тоже с антимилитаризмом, коммунизмом, вегетарьянством [ 9, т. 55, с. 239]... Не анархизм то учение, к[оторым] я живу. А исполнение вечного закона, не допускающего насилия и участия в нём» [ 9, т. 58, с. 7]. В написанной в 1906 году брошюре «О значении русской революции» Лев Николаевич высказал эту мысль ещё более ясно: «От этого же неверия в закон Бога и происходит и то кажущееся странным явление, что все теоретики-