Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 51 Церкви, а, следовательно, о том, что «долг каждого верующего вполне предаться сей непогрешимой руководительнице» [3, с. 315], что «все христиане равно обязаны учиться своей вере у православной Церкви» [3, с. 331]. То есть не просто институциональное, но едва ли не мистически значимое различие между клиром и остальной паствой Церкви митр. Макарий действительно утверждает [Комм. 1]. В этой связи перед ним встает, по сути дела, совершенно «латинский» по смыслу вопрос: должны ли миряне, то есть те, кто не принадлежит к иерархии, но принадлежит к Церкви, читать Св. Писание и предания Церкви, сочинения святых отцов всех времен? Ответ его таков: с одной стороны, Церковь никогда не запрещала православным читать Писание, с другой стороны, они не должны читать его «без руководства Церкви», «особенно если не способны или мало способны испытывать писания» [3, с. 333-334]. «Началом, и правилом, и целию» всех исследований, имеющих отношение к Писанию и откровению, всех толкований Писания должно быть «учение Церкви, твердое, неизменное» [3, с. 335]. В этом месте у мыслящего христианина возникает вопрос: собственно, почему не должны? Собственно, что дает христианину, что наделяет его этой способностью испытывать писания? Бог, благодатным действием Своего Духа, или только историческая иерархия? Разве не сам Бог даровал ему, в том числе и для этой цели, сердце и разум, которые требуют себе в этом важном деле помощи и содействия, но не могут быть просто заменены безличным учением, сколь угодно «твердым» и «неизменным», потому что подобная замена будет означать веру на основании чужого свидетельства? Разве не может быть свидетельства – собственно мне? Невозможно оспаривать, что митр. Макарий отвечает на этот вопрос отрицательно. Церковь учит вот чему и вот чему, говорит читателю русский богослов, – в это нужно веровать «с сыновнею покорностию». Церковь дает таким-то местам в Евангелии такое-то истолкование, поэтому истолкование их, принятое церковью, то есть исторической иерархией, должно быть «и началом, и правилом, и целию». Мыслящий христианин в лице Толстого спрашивает здесь: позвольте, а я-то тогда зачем? Для чего Бог наделил меня способностями сердечной и разумной жизни, если все, что от меня требуется в умственной и в духовной области, это «сыновняя покорность» прежде понимания, а в иных случаях и без понимания? «И это мне устами своей церкви говорит мой отец бог, мне, своему сыну, всеми силами души ищущему истины и спасения» [5, с. 53]. Всеблагой Бог, небесный Отец всех людей в частности мой, даровавший мне разум, и сделавший так, что от познания Его зависит мое спасение или духовная смерть, не мог выразить самое главное о себе познание так, чтобы мой ум не мог понять его [5, с. 63]. Толстой ограничивает здесь рассмотрение человека только его разумными способностями, не останавливаясь на сердечных, поэтому догмат божественного триединства, непостижимый внешнему разуму, по учению Церкви, он признает «противным человеческому разуму» и отвергает [5, с. 65]. Теперь же, в учении о Церкви, Толстой констатирует «замещение понятия церкви – соединения всех верующих – понятием церкви учительной и священнодействующей» [5, с. 147],