Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 24 может совершить того, чего хочет, и не потому, что изменились его «склонности и суждения», а потому, он лишен физической возможности причинить вред другому человеку. Таким образом, критерий моральной допустимости действий, используемый Толстым, или полностью блокирует противодействие злу или, если принять во внимание толстовские примеры допустимых способов противодействия, создает скользкий склон в сторону признания моральной обоснованности противодействия злу силой. Представим себе, что у сторонника идеи ненасилия есть возможность остановить насильника, вовремя закрыв перед ним дверь помещения, в котором находится потенциальная жертва. Это полная аналогия того способа спасения жертвы, который состоит в том, чтобы «утащить, спрятать» ее. Изменим эту ситуацию в том, что касается расположения насильника и жертвы: насильник находится в помещении, а жертва вне него. В этой ситуации закрытая дверь уже не просто изолирует насильника от его жертвы, но и оставляет его запертым в помещении. Достаточно ли этого изменения, чтобы действия спасителя оказались морально недопустимыми? Вряд ли. Но в итоге эти действия не только попадают под толстовское определение насилия, но и прямо упоминаются в числе ключевых проявлений этого феномена («насилие… – побои, увечья, лишение свободы , смерть – уже наверное зло») ( курсив мой – А.П. ) [8, c. 206]. Во-вторых, принцип согласия создает очень серьезные противоречия в связи с тем, что согласие, на которое на которое он может опираться неоднородно. Это может быть нынешнее согласие, предварительно данное согласие, наконец, согласие, которое post factum легитимирует произошедшее. Радикальное сужение, или, вернее, почти полное исчезновение морально допустимых способов противодействия насилию, обсуждавшееся выше, является следствием опоры на нынешнее (здесь и сейчас) согласие насильника. Для того, чтобы круг этих способов расширился или они просто появились у противодействующего злу человека, согласие должно рассматриваться как возможное и будущее. Нежеланное увещевание со стороны непротивленца может оказаться допустимым, если исходить из того, что насильник после изменения «склонностей и суждений» одобрит действия донимавшего его моралиста. Когда Толстой пишет «не могу употреблять… насилие против какого бы то ни было человека, за исключением ребенка, и то только для избавления его от предстоящего ему тотчас же зла» [6, c. 460], то в свете принципа согласия или Золотого правила насилие против ребенка может быть оправдано лишь тем, что ребенок когда-нибудь захочет, чтобы в прошлом его ограничили силой или, вернее, согласится с правотой того, кто это сделал. Признание этической значимости возможного будущего согласия позволяет рассматривать в его перспективе и случай силового противодействия насильнику. В момент совершения инициативного насильственного действия деятель не хочет быть ограниченным в своей свободе, не хочет быть остановленным с помощью физического воздействия, однако это не значит, что, осознав когда-нибудь всю тяжесть своего деяния, он не захочет, чтобы в