Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 131 духовное существо, универсальный статус которого обусловлен его рациональной природой. Именно разум («разумное сознание») призван вывести человека за пределы его телесного «Я» и поставить на путь преодоления эгоизма как отречения от личности и обретения бесконечного бытия в Боге. Хотя в ряде случаев Толстой все же пытается заглянуть еще дальше, рассуждая о том, что, «идя по пути разумного мышления, на крайнем пределе разума можно найти Бога, но, дойдя до этого понятия, разум уже перестает постигать…» [11, с. 132]. Впрочем, главный итог антропологических размышлений Толстого вполне очевиден: только ценой утраты самой субъектности и идентичности отдельного «Я» может быть достигнута та высшая онтологическая подлинность человеческого существования, которая является искомым эквивалентом бессмертия и получает у Толстого наименование «истинной жизни». Последняя есть «сознание заключенного в пределы и изменяющего эти пределы духовного (следовательно, не пространственного и не временного) существа» [14, с. 67], ибо «время и пространство – это раскрошение бесконечного для пользования им существами конечными» [13, с. 321]. Вместе с тем, основной теоретический парадокс этого практически ориентированного учения Толстого об «истинной жизни» состоит в том, что, наделяя индивида ментальным бесстрашием перед лицом смерти, оно лишает его возможности воспользоваться плодами своего приобретения. Подобно Эпикуру, утверждавшему, что человеку не дано встретиться со смертью в одной плоскости бытия, Толстой говорит нам о том, что человеку никогда не удастся оказаться в одной реальности с вечностью, сохранив при этом возможность оценивать все преимущества своего положения, поскольку вечность неизбежно растворит человеческое существо в безразличной бесконечности и равнодушном величии Всего. В этом заключен подлинно трагический пафос имперсоналистической антропологии Толстого, вызванной к жизни жаждой укоренения человеческой личности в вечности и вынужденной ради достижения поставленной цели отказать самой личности в праве на существование… Однако подобный вывод – всего лишь формальное основание для инициирования громкого процесса по исключению великого писателя из славной когорты гуманистов, поборников идеи достоинства, свободы и блага личности как самостоятельного и самодостаточного созидателя исторического прогресса человечества. И дело здесь не только и не столько в том, что гуманизм, будучи одним из символов самосознания европейской культуры, постепенно становится не только ее духовным credo, но и синонимом культуры как таковой, мерилом ее подлинности и ценности, в силу чего утрата статуса «гуманиста» той или иной значимой персоналией равносильна ее культурно- историческому остракизму. Ведь Толстой – фигура предельно независимая от любых мнений или правил, а потому пребывание в одиночестве для него – не поражение и не привилегия, а способ прижизненного и посмертного существования...