Гуманитарные ведомости, выпуск 3 (27) 2018.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 3 (27), том 1, октябрь 2018 г. 116 природа его жизни – основополагающая тема в его философском учении. Не случайно идея духовного обновления личности является одной из центральных тем Толстого позднего периода. Вступая в новый возраст, человек часто меняет свое понимание жизни. Сам Толстой в течение собственной жизни попробовал себя на разных поприщах и в разных ролях. Его жизнь похожа на подъем по лестнице: ступень за ступенью, в поисках ответов на «жгучие, не дающие жить, мучительные вопросы». Шаги, действия, пробы, ошибки. Восемнадцати лет, Толстой пишет в своем дневнике: «…цель жизни есть сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего». Достигнув возраста семидесяти четырех лет, он говорит: «…человек всякий живет только затем, чтобы проявить свою индивидуальность» (65; 304) [1]. Толстому в полной мере это удалось, и задуманное в юности собственное всестороннее развитие – самосовершенствование, стало его главным жизненным ориентиром. Всем исследователям творчества писателя хорошо известна история «арзамасского ужаса». Автор публикации также имеет опыт анализа феномена смерти и смысла жизни в творчестве великого русского писателя [2, с. 118-125]. На сорок первом году жизни (к слову сказать, это был ровно половинный рубеж его восьмидесятидвухлетнего пребывания на земле), Толстой поехал в Пензенскую губернию покупать имение и заночевал в арзамасской гостинице, где его настигло непередаваемой глубины чувство неотвратимости собственной смерти. Принято считать, что этот момент осознания стал, так сказать, спусковым механизмом в жизни и творчестве писателя, после которого, с одной стороны, он отрекается от многого, что считал ранее верным и правильным, а с другой стороны – это начало построения им собственного оригинального видения жизни. «Жизнь моя остановилась… Прежний обман радостей жизни уже не обманывает меня…Те две капли меда, которые дольше других отводили мне глаза от жестокой истины – любовь к семье и к писательству, которое я называл искусством – уже не сладки мне» [3, с. 106, 109]. Отчаяние, охватившее мыслителя, постоянно подталкивает его к неустанному поиску ответа на вопрос: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» [3, с. 111]. Мы вслед за Толстым постараемся отследить варианты ответов на этот вопрос. Во-первых, это науки, многие из которых признают этот вопрос, а некоторые даже пытаются дать ответ, но выглядит это невнятно, противоречиво и непривлекательно. Во-вторых, это практика, сама жизнь, где человек пытается чаще уйти от заданной проблемы или смириться с фактом человеческой конечности, но ни то, ни другое не дает четкого ответа. Тогда остается третье – обращение к вере как укоренение своего личного жизненного начала в коллективном событии общего. Со всем присущим ему энтузиазмом Толстой обращается к вере и усматривает в традиционном православии противоречия и неясности, в делах Церкви – насилие, в поступках людей – желание потакать своим соблазнам. Он делает вывод, что подобные суеверия проистекают от