Гуманитарные Ведомости Выпуск 4 (20) 2016.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 4 (20), декабрь 2016 г. 70 несовместимости базовых понятий человеческой духовности. Чем больше мы отдаемся красоте, тем больше мы удаляемся от добра – так, почти диалектически, Толстой отрицает возможность соучастия красоты с добром. Более того, добро только тогда добро, когда оно отъединено от красоты. Относительно истины ситуация выглядит совсем однозначной. Толстой говорит по поводу истины следующее: «Истина есть соответствие выражения с сущностью предмета и потому есть одно из средств достижения добра, но сама по себе истина не есть ни добро, ни красота и даже не совпадает с ними… С красотою же истина не имеет даже ничего общего и большею частью противоположна ей, потому что истина, большею частью разоблачая обман, разрушает иллюзию, главное условие красоты» [4, с. 180]. Это примечательная, по своей сущности, попытка логического разрушения классической триады, в основе которой лежит моралистическая установка. Интересно то, что теорию триединства («теория баумгартеновской троицы Добра, Красоты и Истины») Толстой ставит в один ряд с такими безосновательными с его точки зрения, теориями, как теория Мальтуса о борьбе за существование и теория Маркса о неизбежности экономического прогресса. Исток синтеза Толстой усматривает в нравственной неразвитости греков, в их отсталости, которые по наивности отождествляли добро и красоту: «Сами же греки были так мало нравственно развиты, что добро и красота им казались совпадающими, и на этом отсталом мировоззрении греков построена наука эстетики, выдуманная людьми XVIII века и специально обделанная в теорию Баумгартеном» [4, с. 178]. Важно отметить, что Толстой привлекает данные языка для обоснования свой позиции. Вопреки очевидному, и тому, что скажет впоследствии о сближении этики и эстетики именно в языке С. С. Аверинцев («Любой язык знает несчетное множество случаев, когда «эстетическая» семантика красоты и «этическая» семантика добра незаметно переходят друг в друга, подменяют друг друга, даже меняются местами») [1, с. 37]. Толстой утверждает: «Под словом «красота» по-русски мы разумеем только то, что нравится нашему зрению. Хотя в последнее время и начали говорить: «некрасивый поступок», «красивая музыка», но это не по-русски… По-русски поступок может быть добрый, хороший или недобрый и нехороший; музыка может быть приятная и хорошая, и неприятная и нехорошая, но ни красивою, ни некрасивою музыка быть не может. Красивым может быть человек, лошадь, дом, вид, движение, но про поступки, мысли характер, музыку, если они нам очень нравятся, мы можем сказать, что они хороши, и не хороши, если они нам не нравятся; «красиво» же можно сказать о том, что нравится зрению… Таково значение, приписываемое русским языком – стало быть, русским народным смыслом – словам и понятиям – хороший и красивый» [4, с. 145]. На это можно возразить тем, что слово «добротолюбие», являющееся переводом с греческого «филокалия», что дословно означает «любовь к прекрасному», является показателем того, насколько семантически и духовно близкими были старославянские слова «доброта» и «красота». Современные