Гуманитарные Ведомости Выпуск 4 (20) 2016.

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 4 (20), декабрь 2016 г. 68 В этих словах заключена вся нигилистическая программа Толстого. Далее, в качестве теоретического обоснования нигилистического пафоса, следует антисинтетическая логика Толстого, направленная на то, что бы разрушить триединство истины, добра и красоты. Писатель выдвигает на первое и главное место добро: «Добро, красота и истина ставятся на одну высоту, и все эти понятия признаются основными и метафизическими. Между тем в действительности нет ничего подобного. Добро есть вечная, высшая цель нашей жизни. Как бы ни понимали добро, жизнь наша есть не что иное, как стремление к добру, то есть к Богу» [4, с. 180]. Все многообразие этико-философских дефиниций красоты Толстой, в конечном счете, сводит к одному – к наслаждению. И неважно, идет ли речь о «объективно-мистическом определении красоты», – итогом является «бескорыстное наслаждение», или же речь идет о «субъективном» понимании, которое сводится к личному вкусу и конкретным чувственным наслаждениям. Радикально антигедонистический пафос Толстого видит в красоте лишь форму наслаждения, и более ничего. А поскольку наслаждение – главное препятствие для морального совершенствования, то красота подлежит изъятию и из теоретической сферы, и из практической. Иного понимания красоты и основанного на нем искусства Толстой просто не хочет принимать, и как бы не замечает. Из этого вытекает довольно определенное и прямолинейное, уже не только моралистическое, но и идеологическое понимание искусства. Толстой говорит: «Для того, чтобы точно определить искусство, надо прежде всего перестать смотреть на него как на средство наслаждения, а рассматривать искусство, как одно из условий человеческой жизни. Рассматривая же так искусство, мы не можем не увидеть, что искусство есть одно из средств общения людей между собой» [4, с.167]. Это, пожалуй, наиболее слабое звено всей эстетической концепции Толстого видеть в искусстве всего лишь «средство общения». Бесспорно, все человеческое способствует человеческому общению, и искусство в том числе. Поэтому нет смысла отдельно выделять какую-то особую сферу человеческой коммуникации. Вся культура, в конечном счете, средство коммуникации, ее внутренняя диалогичность и составляет особенность человеческого как такового. Но помимо коммуникативности (в конце концов, язык более подходит для коммуникативных свойств, чем искусство) у искусства есть еще нечто, что просто-напросто остается неохваченным при таком «коммуникативном подходе». Это понимает и Толстой, расширяя коммуникативные средства искусства тем, что вменяет искусству передачу чувств, в отличие от функции передачи мыслей, свойственных словам. В результате получается следующее определение искусства: «искусство есть деятельность человеческая, посредством которой одни люди передают другим свои чувства, а не есть служение красоте или проявление идеи и т.п.» [4, с.233]. Таким образом, самое главное в искусстве, с точки зрения писателя, это передать чувство, заразить им других, чтобы они испытали то же самое. Это