Гуманитарные Ведомости Выпуск 3(19). 2016

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (19), октябрь 2016 г. 66 «потому что все эти «революционеры» наши в существе своем мещане и факт анархизма достаточно гарантирует бытие их мещанской самости. «Самобытность» по-ихнему значит жить самому хорошо» [13, c. 265]. Поэтому и акцент автора, что огородник выходец из городских мещан, перебравшихся в деревню, и то, что Крыскин заявляет о характерно горьковской нелюбви к крестьянству: «Знаете, я сам из мещан и мужиков не люблю: бык, черт и мужик одна партия» [16, c. 123], можно считать ключом к тайне прообраза. А разгадкой является дневниковая запись от 11 ноября 1922 года, в которой Пришвин характеризует Горького как носителя духовной пустоты мещанско- атеистического взгляда на мир: «Мещане (ремесленники) – пустое место в душе, куда все проваливается (и Бог), – только Бог и может заполнить эту ужасную пустоту. Максим Горький – изобразитель этого мира (какой тут рыбак, какой тут крестьянин)» [14, c. 284]. Еще одним указанием, что прототипом Крыскина выступает Горький, является его выступление против сценической постановки «Бесов» во МХАТе (1913) как клевету на революционное движение и недопустимое поощрение реакционных взглядов Достоевского [1, с. 275-281]. И в этом типично большевистском, красносотенном неприятии Горьким идей Достоевского – зеркальное отражение духовной ущербности огородника-черносотенца Ивана Афанасьевича, который в своей примитивной ненависти швыряет камень «в Достоевского. <…> Типы темных людей (черносотенцы)» [14, c. 122]. Так в образе Крыскина сходятся мировоззренческие крайности противостоящих друг другу социальных сил, и в этой диалектике единства противоположностей открывается истина: идея насилия уравнивает крестьянина-огородника Ивана Афанасьевича и писателя Максима Горького. Так философские концепты воплощаются автором в ткань повествования, определяя и особенности развития сюжета, и характер поведения героев художественного произведения. Действительно, насилие – это идеология и метод решения общественных проблем как черносотенцев, так и красносотенцев, о чем свидетельствует исторический контекст революционной эпохи. Наблюдая за воцарившимся в стране разгулом насилия и беззакония новой власти, уже в первые месяцы после Октябрьского переворота Пришвин приходит к выводу о тождестве красносотенства с черносотенством: «В большевизме теперь все черносотенство, подонки революции, подонки царизма смешались в одну кучу говна с воткнутым в него флагом интернационала. Большевизм – это отхожее место самодержавия и революции. Борьба с царизмом начинается подвижниками и кончается преступниками, той шайкой, которая назвалась Исполнительным Комитетом с.р. и с.д.» [17, с. 128]. Художественно-образный вывод Пришвина о сходстве большевизма с черносотенством вполне совпадает с научно-логическим заключением философа Ивана Ильина, видящего тождество обоих течений в том, что свои частные интересы они ставят выше всенародных и сверхклассовых интересов отечества. «Если корыстная политика справа есть черносотенство, то корыстная политика слева есть большевизм, – отмечает Ильин в одной из статей 1926 года, – эти явления политически однородные, ядовитые и разрушительные», но