Гуманитарные Ведомости Выпуск 3(19). 2016

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (19), октябрь 2016 г. 63 русской жизни, заплеванной, загаженной, беззаконной вышел Максим Горький и влюбился в Италию на острове Капри и там надумал свою идеальную Европу. Что ему сказать, если теперь спрашивают его: «Любите ли вы свое отечество?»» [12, c. 371]. Сходство Горького с Крыскиным становится еще более отчетливым, когда в повести начинается спор о вечных евангельских истинах в притчах об искушениях Христа. Вспоминая о горьковском неприятии Достоевского, в Дневнике 1919 года Пришвин рассказывает о несогласии «буревестника революции» с идеями «Легенды о Великом Инквизиторе» и своем споре с ним по этому поводу. «Да нужен ли грех для спасения, как в «Братьях Карамазовых»? – передает он слова Горького. – Спасение для расщепленных людей – одно (грех), а другой совершенно путь для здоровых душой и телом людей, у которых душа хорошая, цельная и которых надо лишь накормить: вопрос о хлебе и вопрос о духе – отдельные вопросы» [13, c. 335-336]. То есть, настаивая на разделении вопроса о хлебе и духе, Горький повторяет слова Великого Инквизитора, что люди отвергнут нравственные заповеди Христа и провозгласят: «Преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. <…> Свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы» [5, c. 230-231]. Именно это, заимствованное у Великого Инквизитора, понимание Горьким евангельских искушений Христа излагает в «Мирской чаше» Крыскин: «А я понимаю Евангелие как притчу об утешении и обещании на том свете жизни легкой <…> а на земле жив человек единственно собственным хлебом» [16, c. 124]. Другим поясняющим контекстом связи этих слов Крыскина со своим прототипом является запись Пришвина о разговоре с Горьким в 1915 году: «На вопрос, почему он не признает религии и отказывается от Бога, Горький ответил, что в религии обещается жизнь не здешняя, а загробная» [12, c. 145]. И эти слова буквально повторяет в повести Крыскин: «Господь нам дает утешение в жизни загробной: здесь потерпите, а там будет хорошо, вот и все Христово учение» [16, c. 122]. Выражая горьковские взгляды, Крыскин даже укоряет Алпатова: «Зачем же вы лук по дороге собираете? И жили бы книжкой. В Евангелии про камни сказано, что дьявол хотел их в хлеб без труда превратить, а Господь ему запретил обращаться к хлебу без труда, вот этим, мол, и будет жив человек» [16, c. 123-124]. А на вопрос Алпатова, неужели «жив человек одним только хлебом?», отвечает: «На земле жив единственно этим, а все остальное притча» [16, c. 124], вполне по-горьковски отделяя вопросы хлеба от вопросов духа. Вопрос евангельской притчи о камнях и хлебе – это прямой вопрос идеологии марксизма, объясняющей бедность, несчастия и преступления людей материальными условиями их жизни. Но если европейский социализм, устраняя Христа, призывает хлопотать лишь о хлебе насущном, то Достоевский в «Легенде о Великом Инквизиторе» пророчески предупреждает, что человек, достигший простой сытости и лишенный духовных идеалов, утратит личность и превратится в стадное животное. Евангельская притча об искушениях Христа и гениальные прозрения Достоевского становятся у Пришвина стержневыми