Гуманитарные Ведомости Выпуск 3(19). 2016

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (19), октябрь 2016 г. 62 интеллектуальный кругозор Крыскина намного богаче умственного развития реального огородника Ивана Афанасьевича. О прототипе Крыскина мы начинаем догадываться, анализируя его философические размышления, которые удивительно схожи с высказываниями Горького, который в канун революции писал, что Россию как царство насилия и бесправия любить не за что, что разум и воля у русского человека погашены «вековым гнетом полицейского строя жизни», что в русской истории нет ни героев, ни достижений цивилизации, что царская власть была не только бездарной, но и «всеми доступными ей средствами она старалась затруднить или исказить рост интеллектуальных сил страны. В этой преступной деятельности ей успешно помогала церковь» [3, c. 77, 81]. Хорошо известно, что нигилизм отношения Горького к религии был одной из причин его увлеченности идеей строительства людьми общего бога, и Пришвин помнил, как на собраниях петербургского Религиозно-философского общества обсуждали «Исповедь» (1908) писателя, который «будучи в это время в Италии, все-таки присутствует здесь: о Горьком читают рефераты, о том, как он, тоже индивидуалист, поклоняется «народушке»» [11, с. 200]. В идее народобожия Пришвин сразу же обнаруживает марксистский подтекст и отмечает, что Горький не столько индивидуалист, сколько «социалист и, чтобы слить это, обожествляет народ» [18, c. 193], таким образом пытаясь найти «выход: приспособление к новой социальной демократической религии» [18, c. 294]. И когда в «Мирской чаше» Алпатов именует сектантством нигилизм отношения Крыскина к Евангелию, который хвалится, что до всякой буквы в нем «дошел и оставил эту книгу» [16, c. 122], то здесь обнаруживается параллель с сектантством Горького, также старавшемся низвергнуть Евангелие, чтобы указать свой путь к строительству некого нового бога. Как некогда Достоевскому, считавшего прямым предательством Родины слова Тургенева «если б провалилась Россия, то не было бы никакого убытка, ни волнения в человечестве» [6, с. 210], так и Пришвину понятно, что навязываемые России европейские идеи социализма несовместимы с традицией бытия русского народа, поэтому он заключает, что сторонник партии большевиков и поборник революции «Горький, народный писатель, исчез за булавочной головкой политики, совершенно, без всякого следа утонул в этой бездне частных враждующих сил. И теперь говорят, что у Горького нет отечества, что он изменник Родине» [12, c. 373-374]. Очевидно, что в преклонении Горького перед Европой в полной мере проявлялась давняя традиция либерально-нигилистической части русской интеллигенции. Именно эту позицию, идущую от марксистского тезиса «рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет» [10, с. 444], в «Мирской чаше» озвучивает Крыскин, заявляя, что у него «родины нет и отечества нет» [16, c. 120]. Идеи и образы Достоевского делают более понятным не только сходство религиозно-сектантской позиции Горького с Крыскиным, но и близость их взглядов на историю своего Отечества. Пришвин свидетельствует, что нигилизм пролетарского писателя по отношению к России стал особенно заметен накануне октябрьских событий 1917 года: «Из великой подлости