Гуманитарные Ведомости Выпуск 3(19). 2016

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (19), октябрь 2016 г. 61 безбожия для русских революционеров стала способом подрыва духовных опор и скреп государства. Не случайно один из главных персонажей романа «Бесы» провозглашал, что «если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма» [4, с. 180]. Поэтому вполне закономерно, что идеи и образы Достоевского становятся для Пришвина одной из существенных парадигм постижения не только бесовского, но и религиозно-сектантского смысла революции большевиков и ее последствий для жизни народа. В «Мирской чаше» мировоззренческое столкновение Алпатова с Крыскиным начинается с извечно русских вопросов: «Кто виноват?» и «Что делать?». И с первых же слов огородника, критикующего монархическую Россию за ее вековечную отсталость, вспоминается вся та обличительная традиция либерально-демократической русской критики, берущая начало от Радищева и Чаадаева. «Дуравей России есть ли страна? – спросил Крыскин. – Едва ли! – ответил Алпатов» [16, c. 120], полностью соглашаясь с идущей еще от автора «Мертвых душ» оценкой, что при великом природном изобилии и богатстве русской земли дураки – одно из двух главных бедствий России. Однако дальнейшие рассуждения огородника вызывают кровную обиду Алпатова, когда за критикой реальных недостатков он обнаруживает нигилизм полного отрицания не только материально-экономического и духовного достоинства России, но и самого права быть Отечеством и Родиной. Оказывается, даже в названии «русский народ» Крыскин видит некую ущербность: если на месте станции Талица раньше стоял город Талим, где «проходило много всяких народов, захватывали город попеременно, и под стенами кости скоплялись разных народов – вот это называется родина, и что в Тальцах живет теперь человек, это называется русский и все вместе русский народ. Ну, как вы думаете, все это есть ценность?» [16, c. 120], – риторически вопрошает он Алпатова. Логика Крыскина проста: если всюду живут исторически преходящие народы, то любить Россию не за что: «Да что же тут можно любить? У нас теперь нету фабрик, ситцу, калош, сапогов и продуктов земли, даже хлеба, соли, – у нас одна земля. И то же самое про человека, что нет у нас закона, религии, семейности, нет человека и один только Фомкин брат всем командует. Национальность погибла, и говорят, по всему земному шару все национальности погибнут, и у немцев, как у нас, будет Фомкин брат, и у французов, у англичан, у японцев, везде голая земля, и тогда все под одного бога. Ну, один бог для всех народов, это я считаю правильно, это совершенство, как плуг паровой» [16, c. 120-121]. Общего для всех бога, считает огородник, установят большевики: «Скоро будет коммуна и все люди пойдут под общего бога» [16, c. 121]. Следует отметить, что рассуждения Крыскина являются выдержками из дневниковой записи Пришвина от 20 января 1919 года под заголовком «Начало рассказа», в котором к размышлениям автора о городе Талим и едином боге крестьянин Иван Афанасьевич лишь присоединяется сетованиями на «холодный амбар» [13, c. 228-230]. И это прямое свидетельство, что в повести