Гуманитарные Ведомости Выпуск 3(19). 2016

Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л.Н. Толстого № 3 (19), октябрь 2016 г. 56 останется человеком» [6, с. 315]. Достоевский находит некоторые преступления странными, психологически не вполне объяснимыми. Таковы его наблюдения над безудержными разрушительными порывами мягких натур. Здесь он склонен видеть причины в разряде социальных. С мыслью о преступлении неизбежно связана идея наказания. В «Записках из мертвого дома» наказание понималось пока как внешнее, юридическое, а не как внутреннее, нравственное наказание. Достоевского волновали вопросы жестокости, бессмысленности наказания, соразмерности наказания и преступления. Писатель считал, что «не в русском духе попрекать преступника» [5, с. 13]. «Преступник знает, притом и не сомневается, что он оправдан судом своей родной среды, своего же простонародья, которое никогда, он опять-таки знает это, его окончательно не осудит, а большею частью и совсем оправдает, лишь бы грех его не был против своих, против братьев, против своего же родного простонародья» [6, с. 454]. Еще А. И. Герцен отмечал, что русский народ «обозначает словом «несчастный» каждого осужденного законом» [3, с. 263]. Н. А. Некрасов назвал свою поэму о сибирской каторге «Несчастные». Однако вывод о необходимости самого тяжкого наказания преступ- ников-извергов колебал тезис о бессмысленности наказания всякого преступления. И все же вопрос оставался открытым: чем объяснить преступление? Злой природой человека? Первородным грехом? Метафизическими причинами? Или же оно совершается под воздействием определенных объективных обстоятельств? По мнению писателя, «зверская бесчувственность людей – это феномен, тут какой-нибудь недостаток сложения, какое-нибудь телесное или нравственное уродство, еще неизвестное науке, а не просто преступление» [6, с. 315-316]. И хотя уже появляется мысль о страдании и терпении в рассказе о старике-старообрядце, у которого «было свое спасение, свой выход: молитва и идея о мученичестве», в отношении к наказанию нет пока никаких следов требования религиозного очищения [4]. Идея страдания, которым все очищается, станет одной из главенствующих в «Преступлении и наказании», в «Записках» же она рассматривается лишь как форма протеста личности, доведенной до отчаяния. Таким образом, внутренний, обусловленный особенностями личности писателя, и чисто теоретический интерес к проблеме преступления, обретенный Достоевским еще в 1840-е годы, соединился у него с необычайно богатым запасом наблюдений над реальными преступниками с их реальными преступлениями. Преступление входит в сюжет каждого большого произведения Достоевского. Поэтому, без сомнения, можно говорить о существовании некоего концептуального образа преступления в художественном мире Ф. М. Достоевского, об эволюции и трансформациях этого образа и рассматривать идею преступления в языковой личности и тезаурусе писателя более пристально.