Гуманитарные Ведомости Выпуск 2(14). 2015

Гуманитарные ведомости ТГПУ им . Л . Н . Толстого № 2 (14), июнь 2015 г . 35 Платонова , сложившемся , с его точки зрения , на основе революционной публицистики ( понятия « коммунизм / социализм », описание насилия у Ленина ). Этот стиль , считает исследователь , « лишь доводит до крайнего выражения то , что уже заложено в языке революции » [18, с . 11] Значит , в языке революции эсхатологизм уже присутствует имманентно . Но можно сказать , что не революция порождает эсхатологизм , а исконная эсхотологичность порождает , в том числе и революцию . И в этом смысле Платонов и его язык отнюдь не продукт революционного эсхатологизма ; он сам изначально эсхатологичен , а в революции находит лишь подходящий материал для своего воплощения . Не было бы революции , эсхатология Платонова все равно нашла бы свою социальную реальность . Поэтому важен не социальный контекста , а изначальная метафизическая интуиция , в конце концов , формирующая этот контекст . Таким образом , в русском философской культуре имеет место эсхатологизм двух типов . Условно эти типы можно определить как историософский и экзистенциальный . И тот и другой основываются , прежде всего , на остром переживании конечности ( в первом случае мира и истории , во втором – отдельного человека ). Однако , во втором случае имеет место эсхатологическая тревога , вызванная не только концом , гибелью и смертью , но и « ужасом тварности », то есть ужасом перед действительностью , перед миром и бытием . Иными словами , ужас перед действительностью вызывается не только страхом смерти (« арзамасский ужас » Толстого ), но и ужасом перед миром как миром (« Ужас » Набокова ). Это можно объяснить этическими причинами ; в самой действительности сильно переживание зла (« больного бытия »), которое не позволяет абсолютизировать не только эту наличную действительность , но и ее трансцендентный проект в виде Небесного Града ( экзистенциальное отчаяние нигилистов ). При этом эсхатологическая тревога в своей сути остается непостижимым свойством мирочувствия , не поддающимся концептуализации и рационализации . Мы можем видеть только следы этого чувства в культуре и жизни . Поэтому для понимания особенностей философской культуры важны различные , порой диаметрально противоположные проекции этого исходного и единого чувство эсхатологической тревоги . Здесь уместно будет применить типологию включающую такие переменные значения как трагизм ( пессимизм ) / активизм ( оптимизм ). При всей условности подобной классификации , все же большинство крупных проявлений русского философского самосознания найдет свое место именно здесь . Изначальная эсхатологическая встревоженность находит свой исход в совершено различных социальных практиках и обосновывающих их философских построениях . Здесь можно выделить чистых представителей и смешанные типы . Так , например Гоголь и Леонтьев – это кране трагический и пессимистический взгляд на мир . Достоевский , Толстой , Соловьев , Розанов , Платонов характеризуются сменой умонастроений . Николай Федоров – наиболее