Гуманитарные Ведомости Выпуск 2(14). 2015

Гуманитарные ведомости ТГПУ им . Л . Н . Толстого № 2 (14), июнь 2015 г . 31 сути дела , погружение в « бездну », не может быть спокойным и беспристрастным , объективным в научном плане . В некотором роде то , что можно называть эсхатологической тревогой присуще человеку смертному как таковому . В любое время , в любой культуре человек чувствует свою смертность , переживает ее , испытывая при этом предельные , конечные , то есть в прямом смысле эсхатологические чувства , среди которых , тревожность , наверное , наиболее частотное . И как универсальное антропологическое чувство , присущее смертному , эсхатологическая тревога не может быть исключительно русским явлением . Тем более таким явлением , из которого выводится вся национальная философия . И все же , именно русскому национальному самосознанию , более всего , как мы полагаем , проявленному в философии , присуще особо острое чувство эсхатологической тревоги . Достаточно сложно выразить , а тем более , верифицировать это чувство . Как правило , авторы ходят вокруг да около него , именуя по - разному , в сущности , одно и то же явление . Так , Н . А . Бердяев говорит о « русской тревоге и русском искании », делая акцент на их религиозной сути [6, с . 231]. Здесь , конечно , необходимо уточнять термин « религиозный », особенно , когда речь идет о философии . Бердяев говорит о « тревоге » и « исканиях », которые , по своей сути , являются антиортодоксальными свойствами философии , философии , которой исконно присуще вопрошание , а значит неустранимые тревога и искания . В этом смысле « религиозный » скорее является синонимом « философского », которое , в проекции на русскую философию , означает эсхатологическую тревогу . Характеризуя русскую философию в целом , В . В . Зеньковский употребляет понятие « теургическое беспокойство » , которое « держало мысль и совесть на высоте историософского универсализма » [7, с . 185]. Прот . Г . Флоровский определяет « русскую душу » как « душу потемненную и ослепшую », которая в проекции во вне дает такую картину : « История русской культуры , вся она в перебоях , в приступах , в отречениях или увлечениях , в разочарованиях , изменах , разрывах . Всего меньше в ней непосредственной цельности . Русская историческая ткань так странно спутана , и вся точно перемята и оборвана » [8, с . 500]. Можно сказать о такой душе , что она крайне встревожена , что испытывает все время какую - то опасность и поэтому неспокойна в фатальном смысле . С . Н . Булгаков , размышляя в « Вехах » о религиозной природе русской интеллигенции , назвал очень точное качество этой природы – « эсхатологическая мечта о Граде Божием ». Сконцентрированное в интеллигентском сознании , оно в то же время выражает какие - то сущностные черты национального самосознания как такового . Он пишет : « Известная неотмирность , эсхатологическая мечта о Граде Божием , о грядущем царстве правды ( под разными социалистическими псевдонимами ) и затем стремление к спасению человечества – если не от греха , то от страданий – составляют , как известно , неизменные и отличительные особенности русской интеллигенции .