Время науки - The Times of Science

Прыгун А. С. A. S. Prygun 2020 19 мировать животное в человека, и наоборот» [2, с.216]. Шаман – это мост, он воплощает и устанавливает связь между иным миром и миром людей с це- лью уладить отношения между ними. Переходя телесные границы, занимая позицию Другого, шаман видит нечеловеческие существа так, как они видят самих себя (то есть как людей). Вариация по мотивам интенции «Я – это Другой» в дискурсе темы «Че- ловеческое и нечеловеческое» напрашивается сама по себе. Manuela Neuwirth в «“Absolute Alterity”? The Alien Animal, the Human Alien, and the Limits of Posthumanism in Star Trek » рассуждает о том, что «идея человечества поко- ится на важных, но все же неустойчивых границах, определяющих нечелове- ческое животное как «другое». Ответ на вопрос: «Что есть "человек"? – стало быть, тот, кто не является животным, – но что есть это "нечто"?» – может быть противопоставлен утверждению: тот, кто «не является человеческим суще- ством». Это создает тесную связь между «пришельцем» и животным; оба они представляют «другого», которого Жак Деррида определил как «абсолютную инаковость (несхожесть)», не способную вернуть человеческий взгляд» 1 . В этом смысле лакановская формула «Я – это Другой» дает нам понять не только то, что «Я» с собой никогда не совпадаю, то есть себе не равен, но и то, что Я – это пришелец и животное. Как Боуи в фильме «Человек, который упал на землю», мы и есть те мигранты, неизвестные гости с оболочкой человече- ского тела и душой пришельца. Или как в фильме «Голубь, который сидел на ветке, размышляя о жизни» (который совсем не о голубях): камера шведского режиссера Роя Андерссона показывает нас со стороны так, что все наши ухищ- рения оказываются лишенными покрова тайны. Здесь о нас думает «кто-то», и им оказывается голубь, который сидит на ветке, – и ему виднее. Отметим, что кинематограф тоже мыслит так: сверху и со стороны. Антропологический поворот в кинематографе в последнее десятилетие принимает интересный оборот, это дает нам право говорить о том, что кино выполняет функцию этнографического взгляда на мир других существ. Стоит вспомнить фильм венгерского режиссера Ильдико Эньеди «О теле и душе», где герои через сны и животных переживают достаточно специфи- ческий опыт. Он – меланхоличный одинокий директор с покалеченной ру- кой, она отвечает за качество продукции. Оба работают на мясокомбинате под Будапештом. Неожиданно они сближаются, и выясняется, что им снятся одинаковые сны: будто они прекрасные олени в заснеженном лесу, гуляют вместе, ищут еду и пьют из рек. Странная, грубая и некоммуникабельная ре- альность будничной фабрики смерти и грезы героев сливаются, производя бессознательное. Это похоже на хрестоматийную притчу о бабочке Чжуан- цзы, в которой слияние реальности и фантазии доведено до полного логиче- ского завершения, где становится неизвестно, кто кого видит во сне. Ведь можно помыслить и о том, что этим прекрасным оленям снились люди, а не наоборот. Бион пишет, что возможность грезить, то есть мечтать во сне, 1 The very idea of humanity rests on an essential, yet unstable species boundary establishing the non- human animal as the “other.” The answer to the question “what is ‘human’?” therefore is “that which is not animal,” while “what is ‘alien’?” could be countered with “that which is not human.” This view- point establishes an intimate connection between alien and animal, both representing the “other,” that which, in Jacques Derrida’s definition of “absolute alterity,” cannot return the human gaze.