#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 2 | #Apprenticeship. 2024. Issue 2 26 критика, так как его оптика восприятия – филологическая, поэтому правдоподобие как один из принципов реалистического метода попал в зону его внимания. Критики-педагоги Острогорский и Шаталов отдавали предпочтение воспитательной тенденции. Итак, в 1870–1880-е гг. сформировалось два вектора в восприятии произведений Толстого для детей: позиция педагога, для которого и сказка, и рассказ – инструмент воспитания, а потому принципиальна понятная и считываемая мораль, и позиция писателя, для которого важна вписанность детской литературы в актуальный литературный процесс, одной из тенденций которого был реализм. В 1890-е гг. критики продолжили писать о Толстом как о педагоге-писателе, воспитательно-образовательном потенциале его произведений для чтения дома или в кадетском корпусе, составлять списки для чтения [39, 15, 25]. Н. Леонтьева выступила в статье «Нечто о детской литературе» с заявлением о несостоятельности современной детской литературы, критикуя дешевые издания с религиозно-нравственными заглавиями вообще и произведения Толстого в частности [26]. Популярность сказок Толстого критик объяснила авторитетом писателя у родительского сообщества и дешевизной брошюр с его произведениями (как раз тем, над чем работали критики-педагоги 1860–1880-х гг.), по причине которой они и стали входить в детское чтение. Выделив два типа сказок писателя (проповедующие деятельную любовь и мистическую беспочвенную мораль непротивления злу), Леонтьева писала: «Начнем с наиболее читаемой сказки Толстого “Чем люди живы”. Доктрины его, вообще несколько черствые и деспотичные, являются здесь довольно мягкими, и на всем рассказе разлит какой- то трогательный колорит» [26, с. 620]. Но «трогательный колорит» противопоставлен критиком туманным рассуждениям и многословию. Рассказ «Два старика» назывался полезным чтением для ребенка, так как он, как и народ, видит в религии обрядовую сторону. «Где любовь, там и Бог» Леонтьева считала излишне тенденциозным произведением, а «Бог правду видит, да не скоро скажет» –лучшим произведением, написанным для народа, хотя комментировала свою высокую оценку так: «Правда и то, что эта историйка относится к лучшей поре его творчества, когда “великий писатель русской земли” не полагал еще, будто, работая для народа, ему нужно забыть прежнюю художественную речь и изобрести особый язык, ультрареальный и грубый» [26, с. 622]. Таким образом, объектом внимания критика стали язык произведения, идеи, учение писателя, продемонстрировавшие «жесткость его морали». Грубого языка не хватало для воссоздания реальной народной речи, а мистическая мораль, наоборот, была лишней с точки зрения критика. Другой критик Н. Позняков вписывал Толстого в историю детской литературы как автора сказок и вносил в список создателей «взрослой» литературы, которые стали лучшими детскими авторами (Н. В. Гоголь, А. С. Пушкин, И. С. Тургенев и др.) [33, с. 184]. В. Ермилов обращался к психологической стороне произведений, к Толстому-психологу [21, с. 50]. В статье критик называл писателя «другом детей», который их изучал, писал про них и дал много материала по детской психологии. В конце XIX в. Толстой стал автором сказок и психологом, пишущим для народа в целом и детей в частности. Однако мистичность, религиозность относились некоторыми критиками (Леонтьева) к тем недочетам, которые делают литературные произведения тенденциозными, а грубый язык – излишне реалистичными. В 1900-е гг. Н. Леонтьева, разбирая повести «Детство» и «Отрочество», обратилась к их психологической составляющей [27, с. 137]. Критик рекомендовала книгу для чтения взрослым, интересующимся делом воспитания, и считала, что