#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2024. Issue 1 34 Л. Мама была строгая, могла наказывать. Интервьюер. А как она наказывала? Л. Ну ты что – она била, что у меня аж шкура слезала. И казалось за такой безобидный поступок. Я взяла маленькую сестренку, подружка мне предложила кусок мыла: пойдем в баню. Я думаю, как хорошо, я сейчас помоюсь. Тогда ж и вши были, и что только не было. И когда я ее в одеяло хорошо закутала, приехала, меня мама оттаскала, зажала меня между ног, ну, я ночью проснулась – у меня все болит. Смотрю: на кровати какой-то мужчина сидит. С усами. А это папа. Отпускали на сутки что ли, проездом он ехал. Я слышала, как он ей говорил: «Так нельзя, Петровна». Очень строгая мама была. Наказывала, она всех наказывала. Она могла за волосы оттрепать. Если идешь, выйдешь в коридор, не заметишь или как-то обойдешь женщину и не поздороваешься, то она тоже могла наказать. Внушала, что так нельзя. Вот сейчас можно все делать. Сейчас с маленькими нельзя разговаривать, они вон какие вещи говорят. И пальцы показывают. А тогда, ты что – попробуй пройди и не поздоровайся с кем-нибудь. Ну, жили – народ был добрее. И вот так, если кто-то доставал кусочек или горстку муки, старались друг друга угостить. Я говорю: одна женщина, она уже погибала, между прочим, это вот как раз мать вот этой Тони, ну, она во время войны уже дочка-то погибла. Ивана убило, а дочка простыла, и у нее заушница. Когда долбили – сейчас-то по-другому делают – и она не выдержала, померла. И она осталась вот одна. И она вообще, ей нечего было есть. Я не знаю почему, карточки что ли не было. И вот: кто корку даст, кто картошину даст, никто не говорил: вот она там... Как-то люди были намного добрее. Упал человек, они сразу: «Ой». Тетя Фрося упала с голоду, девчонки: «Ну, чего у кого есть? Давай сахарку!» Тогда вот так было. Намного-то люди были добрее. И многие женщины не уходили с предприятия, работали день и ночь. Поспят 2–3 часа. У нас же город под Москвой – Орехово-Зуево, большой город. Там заводы были тогда и фабрики, поэтому работали, почти не выходя, и для фронта что-то делали и, ткали тоже ткани, палатки и робы, и накидки, и все. Все делали, матерей- то не было дома. Все оставляли детей на кухне, на лавочке посадят, поставят им еду… Ведь 73 комнаты – обязательно на кухню кто-нибудь придет. Так что детства не было... Интервьюер. Ну а мама, например, какие у нее были поощрения? За что? Л. Какие у нее поощрения-то, по настроению, наверное. Ну, что – вот утром встанешь, если нечем кормить детей, я представляю, какой у. нее был настрой. Тогда я не понимала. Ну, а поощрение: добудет что-нибудь, поменяет что-нибудь, наварит, сядет, на нас любуется. Интервьюер. Какая у Вас любимая пища? Л. Макароны с котлетами. Я же не могу – обожаю до сих пор. Все равно я обожаю и внука, вишь, научила. Смех... К котлетам. Они тогда… Лошадей убивало, и вот люди такие пронырливые. Я помню, она что-то поменяла и ей дали кусок конины, и она прокрутила, чтобы не знали, что это конина и хотя тогда и кошку можно было съесть, наделала котлет, я никогда не ела таких вкусных котлет. А когда та женщина достала два мешка картошки и капусту, я еще ни разу не ела такие щи, хотя и с мясом. Вот настолько были вкусные щи. Вот какой голод был. Мама по настроению была, видно тоже, когда уставала, она могла быть даже жестокой. Могла ни за что убить. Интервьюер. Ну, а вот, например, взаимоотношение отца и матери – какие они были? Л. Ну, папа любил маму очень, сильно папа любил маму. Ну вот. Она все его доканывала: денег нет, есть нечего, денег нет, есть нечего было. Он красть не мог, он на это ни на что не шел. Работал. Сколько мог, он работал. Ну вот, она ругается, а он все шуточкой, шуточкой: «Петровнушка, Петровнушка». А куда денешься? И она