#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2024. Issue 1 33 фабрике. Никто из них это не мечтал, наверно, и не думал, ну, наверно тоже… Но голод. Я не могу сказать, в то время уже было лучше. И это... Таких высоких вершин не достиг. Ну, а в нашей семье я прикладывала все силы, чтобы мои дети были более грамотными. Интервьюер. Ну, а с какого года ваши братья и сестры? Л. Старшая сестра с 24-го, потом сестра – с 26-го, потом – с 29-го, потом брат – с 31-го, потом я – с 34-го, и маленькая – с 37-го. У нас все вот такие. И один вот старший брат первый у мамы умер. Но сейчас вот уже в живых осталось нас трое. Троих уже нету. Интервьюер. А вот какие у Вас первые воспоминания в детстве, именно детские воспоминания о еде? Л. Все время хотелось есть. Все время хотелось есть. Все мысли были только о еде, как бы ты только не думал, что бы ты не делал, все время мысли были о еде. Мама уже все поменяла на картошку, на все, что могла, но вот единственное, чего я не переносила – лебеду. Вот только травка наступает, мы ее уже всю обрывали и всю ели. У нас это была колбаса, это были лепешки, мы все ели, тогда не было такого как сейчас. Все чисто было. А потом жили огородом, вот посадишь… Картошку резали на 3, на 4 части, потому что одна картошка невыгодно было, вот из этих отростков, где глазок, туда и сажали. Ну и собирали урожай-то, ну хоть первое время, месяц, два, но мы ели картошку. Ходили вот: когда в совхозе вспашут, уже уберут урожай, ходили перекапывали эти поля. Глядишь – немножко.... А после, когда зима проходит, тоже ходили собирали уже мороженную картошку, выжимали её, провертывали, делали «тошнотики». Интервьюер. А что такое «тошнотики»? Л. А это то, что ты ешь, и очень тошнит. Такая страсть. И на вид такое: зелено- черное. Я это могла проглотить только закрыв нос, зажать нос и сделать глоток, чтоб не ощущать вот этого. А потом у нас в красильной фабрике там давали вот для ткани какой-то, я даже не могу сказать – что-то сладкое, как повидло, но оно с химическими добавками. И как-то ухитрялись, какая-то утечка была – тогда же очень строго было – вот эту добавку, в нее что-то добавляли, она тоже вся зеленая была. Тоже непонятно, какого вкуса. То есть хлеба-то не было. Мама у нас как делала? Пару карточек продавала и покупала картошки сразу. А вот то, что оставалось. Вот эти карточки, она резала так – по возрасту. Нам маленьким по 200 грамм, большим – побольше, потому что Зоя училась, ей было трудно, потом в госпитале работала. И вот всю войну-то я с братом все время выступала в госпитале, я видела и безногих, и безруких, хотя была в таком возрасте… Голосочек тоненький, говорю я, один раз чуть не заплакала – пела, так высоко взяла. Но раненые нам так хлопали, брат артист вообще у меня был. Он все время выходил со мной, и нам все время хлопали. И много нас брали к себе. Один раз мы были в Луховицах, поехали побираться – дома было есть нечего. И вот нас тоже хотели взять, мол, давайте мы вас возьмем в дети, маме будет полегче, а вы будете сыты. У меня брат был: «Ну-ка пойдем отсюда». Он очень был смешливый и вот сочувствовал, он очень добрый был так вот по натуре. Когда увидел раненых – вот руки нет, молодые же все ребята – он отдавал себя целиком на сцене, что только он ни делал. Хохот стоял в зале. Мы думали: «Надо же, такое горе, а все смеются». Вот он такой вот был. И вот хорошо запомнилось: когда у мамы были приступы, вот он ходит, коридор длинный- длинный, я – с одной стороны, а он ходит – молится. И все время говорил: «Господи! Не отнимай у нас маму». Вот такой он по натуре. Так что… Ну вот Галя у нас во время войны пропала: поехала за хлебом и не вернулась. Потом Тоня пропала, и года через 3 как-то собрались они. Всё-таки вернулися. Тяжело маме было, сейчас я понимаю, тогда я многого не понимала. Интервьюер. А мама какого была характера?