#Ученичество

| #Ученичество. 2024. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2024. Issue 1 28 вот ставили на проволоку стул, она на этом стуле могла делать без страховки всякие вещи, потом опускались, он её поддерживал там в стойках.... Я была влюблена в эту женщину, очень была влюблена в эту женщину. Мне казалось, что это фея спустилась с небес. И это, и вот это чудо происходило дня три, потом оказалось, что они приехали в гости именно в нашдом, где жила мать. Они очень долго не виделись, вот этой девушки мать. И приезжали в отпуск и к нам... Раньше были такие мероприятия, приходили массовики и значит, заводили детей, делали хоровод, водили, пели песни, плясали. Я была маленькой и, наверно, неплохой внешне. Наверное – я никак не могу даже вспомнить, танцевала я или нет, – но все кричали: «Люся! Люся!». И я вышла плясать, плясала я лезгинку на манер вот южных людей. А где я видела? Телевизора тогда ещё не было. Она была без ума от меня, не чаяла души. Они не отходили от меня ни на шаг, они брали меня с собой. А... Если куда уходили, просили у мамы, чтобы я шла с ними. А мне нравилось, что вот эта женщина водила меня за руку, и мне казалось, что все завидуют, что я иду с ней. Ну, они вскоре засобирались и стали просить мою маму, а у мамы нас было шестеро, чтобы они отдали меня, как на удочерение. Пауза. Мама стала спрашивать меня, а хочу ли я? Меня это обидело, я помню, что я плакала очень, плакала не из-за того, что вот она меня отдает, а плакала из-за того, что как же мама могла отдать своего ребенка? Пауза. Я и сердилась на неё и не могла даже в то время не могла понять, как может мама отдать своего ребенка. Они уезжали очень рано утром, очень рано и постучали в нашу дверь. Мама открыла им и сказала: «Она плачет». А сама засмеялась и говорит: «Ну разве я могла тебя отдать?!». Мне тогда казалось, что это было предательство: как же она могла мне, своему ребенку, предлагать такие вещи! Потом… Моё внимание что ли потом перешло, что у меня сосед был, сопливый мальчишка, и всё время ходил за мной, а девчонки нас звали «жених и невеста». Помню, что они сыграли нам свадьбу, поздравляли, кричали: «Горько!». И мы, наверное, целовались, потому что на другой день мама меня наказала, не разговаривала со мной и обвиняла меня в том, что я облизала все его сопли. Мне тоже вот это очень запомнилось, но я и хорошо помню, что мне было очень приятно, что взрослый мужчина играл нам на гитаре, а мы танцевали. Интервьюер. А сколько Вам было лет? Л. Мне было года четыре. Пауза. Всего года четыре. Вот поэтому я, наверное, не понимала свою маму, делала вот такие скороспешные выводы, потому что семья у нас была большой, нас шестеро у мамы было, мне тогда казалось, что ей тяжело, и, если бы она отдала меня, ей было бы легче. Но мама меня потом убеждала, что она не смогла бы этого сделать. Мама у нас была очень строгая женщина, таких правил строгих, и бабушка у меня была таких же строгих правил, наверное, мама вся в неё была, воспитывала она нас в аккуратности, строгости, порядочности, очень не любила, когда кто-то из детей лгал. Сейчас я только понимаю, что как тяжело ей было с нами, потому что папа работал один, мама часто очень болела, и поэтому, наверное, было ей очень тяжело. Работала она временами на фабрике, трудной такой – вательщицей. Такой цех – когда-то я к ней ходила – там вата в рот лезла, это потом уже сделали очистители, а в то время было очень трудно, очень даже трудно! Папа работал у нас бухгалтером, он старался помочь, чем может, огород нам там выделили, и кусочек он обрабатывал и нас тоже приучал к труду, но мне казалось, что я папу любила больше, чем маму, а вот почему? До сих пор это загадка. Почему именно папа? Папа всегда хотел, чтобы дети были грамотными, порядочными, всегда мечтал, что, когда они будут старенькими, они папе купят костюм, трость, маме красивое платье, они возьмутся под ручку пойдут, а впереди будем мы. Дети все грамотные, красивые, богатые, но папа… пауза … много мечтал, а здесь, как я себя помню, мне исполнилось семь лет, как раз мама несла пирог – это уже начинался 1941 год – и вдруг радио объявило, что началась война. Мы тогда не понимали, что