#Ученичество

| #Ученичество. 2023. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2023. Issue 1 42 который впоследствии становится актуальным в социальной реальности, в частности, лицом к лицу с настоящими и опасными врагами. Фольклорно-игровые практики, включавшие и эксплуатировавшие образ немца, связаны с такими жанровыми формами, как дразнилки (кричалки, обзывалки, поддёвки), анекдоты, запреты. За исключением последнего примера, о котором речь шла выше, это смеховые коммуникативные жанры [10], включающие также выразительную обсценную лексику. Принципиально отметить, что насмешка и собственно инвективы в играх, дразнилках, анекдотах отражали стихийный детский национализм [18]. Он прослеживается в «мультинациональных» [27] анекдотах, к примеру, «о немце, русском и поляке». Немец и поляк, как и в игровом поле, проигрывают русскому. Они – те самые глупцы, над которыми смеются, даже если русский построил туалет из гнилых досок, развалившийся при выходе от задетого случайно кривого гвоздя: «Молодец, русский! Раскладной туалет построил!» (ПМА, жен., 1980 г.р.). Как отмечал Е. М. Мелетинский, такие «случайные удачи дурня» [19], абсурдные парадоксы – главный признак народного, в том числе детского, анекдота. Возникнув в послевоенной культурно-исторической ситуации, эти тексты были направлены против основного политического противника СССР в Великой Отечественной войне, но также против врага вообще. Использовались они и по отношению к собеседнику – для того чтобы указать на реальный или воображаемый недостаток того, «с кем ты гуляешь», спровоцировав контакт в форме конфликта. Тем более что поддёвки и дразнилки более всего рассчитаны на ответную реакцию: – Скажи: «Полотенце»! – Полотенце. – Твоя мама любит немца! (ПМА, 1991 г.р., муж.) Приведённый пример любопытен ещё и тем, что поддёвка по сюжету идентична отсылке «по матери» – обращением к профанному низу, с которым связана скатологическая лексика и сексуальная инвектива, обвинение в незаконнорождённости. Детская поддёвка по сути – аналог известным инвективам, где мы сталкиваемся с регулярным опущением наиболее непристойной части, «вроде русского “Твою мать!”. Уже упоминалось американское “I don’t know them mothers!” < … > Именно поношение матери в большинстве культур лежит в основе всей сексуальной группы инвектив… Естественно, реакция на нарушение соответствующих табу должна была быть особенно резкой» [13, с. 278, 284]. Интересно, что такие инвективы имплицитно содержат не только стремление оскорбить, но и пожелание переродиться, переделать того, на кого направлены. Это выглядит как отсылка в материнское, земное чрево. Среди удмуртских бранных выражений, к примеру, можно найти оценочное «Муньылон / Достойный быть проглоченным землёй» [5, c. 245]. М. М. Бахтин, характеризуя «раблезианский мир с начала и до конца», отмечает то же сочетание сакральных и профанных качеств низа в сниженной, инвективной лексике: «Таким же направлением в низ характеризуются, как мы видели, проклятия и ругательства, они так же роют могилу, но могила эта – телесная, зиждительная могила» [9, с. 411]. Сравнительный анализ наиболее часто встречающихся сюжетов позволяет выделить некоторые признаки, характерные для функционирования персонажей «немец / немцы», «Гитлер», «фашист». Потерпевший неудачу, побеждённый враг – «немец» – подвергается оскорблениям, насмешкам. Поражение врага маркируется тем, что у него понос: «Как-то мы играли в “немцев” и “наших”. Может, Чапаев ещё был. Помню что-то.