#Ученичество

| #Ученичество. 2023. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2023. Issue 1 39 знаков не имели, поскольку свастику рисовать было нельзя» (ПМА, 1976 г.р., муж.); «Просто знали, что это нынче “немцы”» (ПМА, 1953 г.р., жен.). Вообще в практиках детских игр и отношений можно отыскать немало запретов на действия, которые расцениваются как символические. В применении к данной теме это целый комплекс табу, которые налагались на использование нацистской или фашисткой символики. Так, запрещалось рисовать свастику и произносить приветствие фюреру. Такое табуирование вызывало у информаторов подчас серьёзные размышления, по сути, отражающие процессы формирования исторической памяти: «Когда играли, можно было кричать “хайгитлер”, но не громко. Я всё время думал, как это: ведь немцы в кино громко говорят» (ПМА, 1977 г.р., муж.). По аналогии с первым случаем запрещалось вскидывать руку в нацистском приветствии. «А как играть-то тогда? –Мы и так знаем, что ты сегодня “немец”» (ПМА, 1976 г.р., муж.). Вне конкретной игры запрещалось убивать «нашу» (красную с чёрными точками) и разрешалось убивать «немецкую» (черную с жёлтыми точками) божью коровку. Не приветствовались другие маркеры внешнего вида, которые расценивались как «немецкие», то есть присущие врагу: «Мама мне говорила, что нельзя, не надо носить причёску, как у Гитлера [косой пробор. – М. С. ]» (ПМА, 1987 г.р., жен.). В воспоминаниях одного из информаторов фигурирует фотоснимок отца, чьё детство пришлось на 1950-е гг. На снимке мальчик был одет в замшевую куртку, привезённую отцом (дедом информатора) из Германии в 1947 г. Френч с накладными карманами – «фашистская вещь» – стал объектом насмешек и обвинений: «Отец говорил, что он надел его только один раз, когда его и сняли на фото» (ПМА, 1948 г.р., муж.). Такие внешние признаки становились поводом к насмешкам не только над сверстниками: «У нас был слесарь на улице. У него усики, как у Гитлера. Мы его “немец” звали, даже дразнили. Вот он идёт, вслух крикнуть страшно, мы за углом стоим, и будто он – немец, ну, фашист, а мы – наши солдаты. Мы за ним следили и стреляли в него» (ПМА, 1969 г.р., муж.). Взрослый без его ведома (?) включался в игру в роли врага. В другом случае участником игры в этой роли могла стать, к примеру, собака: «У нас во дворе была собака, её звали Гитлер, потому что она мелкая, вредная, лаяла на всех. Морда у неё такая, как у Гитлера прямо. Мы её дразнили, стреляли в неё понарошку и убегали. Потом её кто-то убил. Дак мы его, Гитлера (!), хоронили» (ПМА, 1970 г.р., муж.). Мёртвый враг перестал раздражать и быть страшным, его можно было похоронить по-человеческ и ∗ . Основное правило игры состоит в том, что «немцы» проигрывают в любом случае. Это – «историческая справедливость и так было». Враг не должен выиграть. «Однажды у нас во дворе команда наших не могла победить. Долго. Мы остановили игру. Хотели договориться. Но “немцы” не хотели проигрывать. Мы спорили и поругались. Дело дошло до серьёзных обид: “Сам будь фашистом! Я не фашист”. Драка была, отец выходил разнимать. Бабки у подъезда охали сидели» (ПМА, 1971 г.р., муж.). В ходе игры участника могли убить или ранить, это необходимо было заранее обговорить, иначе «так не честно». Смерть должна быть недвусмысленна: в тебя попадали прямо в упор, с близкого расстояния или это видели другие. В некоторых случаях («мало игроков, а поиграть хочется») решали, что у всех по две (три) жизни: первый раз тебя ранили, второй – уже убили. Убитый, как водится, выбывает. Но надо громко крикнуть «Меня убили!». Смерть в бою – область детского актёрского творчества. Можно и нужно было умирать драматически, ∗ Практика игровых детских похорон как способ освоения явления смерти – отдельный феномен игровой культуры детства [11; 24]