#Ученичество

| #Ученичество. 2023. Вып. 1 | #Apprenticeship. 2023. Issue 1 17 родственников и дат их смерти в «Журнале», конечно, может указывать на надобность их фиксации для поминальных служб. Но, как отмечал Ф. Арьес, анализируя появившуюся в Новое время традицию датировать семейные портреты, «тем же духом пронизаны и учетные книги, где кроме счетов отмечались домашние события – рождения и смерти. Забота о точности хронологии постепенно сливается с чувством семьи. Речь идет не столько о личных данных отдельного человека, сколько о данных членов семейства. У людей возникает потребность писать историю семейной жизни, датируя ее» [1, c. 28]. Резонным кажется предположение, что для создания «Журнала» были использованы поминальные записи наравне с другими записями личного и хозяйственного характера, а затем соединены воедино и снабжены комментариями [2, с. 208–209]. Но почему Иван Алексеевич все-таки включил в свой нарратив детей, не только умерших (чьи имена требуются для поминания во время служб), но и тех, кто выжил? Может ли это свидетельствовать о том, что Иван Алексеевич относился к детству как к важному и самостоятельному этапу человеческой жизни? Скорее всего, нет. Слишком мало Толченов уделял внимания детству в своем дневнике-воспоминаниях. Записи, где упоминались бы дети, их болезни или другие связанные с ними события, буквально «тонут» в огромном массиве информации религиозного, социального, экономического, политического, культурно-досугового характера. «Журнал» – это мир взрослого человека, который действует среди таких же взрослых мужчин и значительно реже – женщин. Дети возникают в нем скорее неожиданно, вдруг, и каждое их появление связано с каким-то крупным, важным и очень часто трагичным событием – рождением, первыми шагами, болезнями, смертью. Связано это скорее всего с тем, что, как было отмечено выше, детство в России второй половины XVIII века не представлялось взрослым как что-то светлое, радостное, положительное. Оно тяжелое и опасное, и именно поэтому Иван Алексеевич фиксировал болезни и смерти детей – главных спутников детства того периода. Но при этом у самого автора детство не оставило, по-видимому, никаких отрицательных воспоминаний. Дайрист пишет о нем в нейтрально-положительных тонах, выделяя особенно фигуру отца, с которым они были, как кажется, достаточно близки. Во всяком случае, его смерть стала тяжелейшим ударом для 25-летнего Ивана Алексеевича [2, с. 146]. Как тяжелый период детство воспринималось не только у неблагородных сословий. Младший современник Толченова, потомственный дворянин М. А. Леонтьев в начале своих воспоминаний писал: « По общему ходу происшествий теперь бы следовало заняться описанием моего детства, но как не всякому приятно вспоминать те дни, которые проводили мы с наглыми и развратными дядьками, с глупыми ребятами и тому подобными лицами, то и прошу меня от сего уволить! » [8, с. 16]. Что примечательно, о своем отце Леонтьев отзывается только отрицательно, подчеркивая его пренебрежительное отношение к судьбе сына: « Обмундировка моя была соответственна моему толчку в службу и служила видимым отпечатком нежности моего родителя, т. е. мундира хуже моего в целом полку не было, а шинель счел он вещию излишнею, быть может, и потому, что я попаду же когда-нибудь в комплект и тогда получу казенную » [8, с. 17]. Не случайно М. А. Леонтьев первую главу своих воспоминаний, посвященных детским годам, называет «Сирота», хотя его родители были живы. Толченов отделил своих детей от взрослости заботой об их образовании – подросший Петруша, Петр Иванович, получил образование в Москве, на которое отец выделил немалые деньги – 800 рублей [2, c. 227]. Пока сын учился, он не мог