#Ученичество

| #Ученичество 2022.Выпуск 1 | #Apprenticeship 2022. Issue 1 42 русских, и за мать, и за все… что было так дорого» [11, с. 114]. «Отомщу всем тем, кто надругался над родиной. Страшная будет месть»; «я дал зарок отомстить как-нибудь этой красной сволочи» [11, с. 177]. Мечта о возвращении, следовательно, прямо ассоциировалась с мыслью о мести. Такие рассуждения были свойственны в первую очередь мальчикам – подросткам и юношам. Интересно заметить, что для части детей будущее России без большевиков виделось в реставрации монархии: «У нас одна мысль: восстановление поруганной Родины и восстановление державного монарха»; «Да здравствует Российская империя! Ура!» [11, c. 180]. Такое видение, по замечаниям русских педагогов в эмиграции, вполне соответствовало «упрощенному детскому политическому миросозерцанию: при царе жилось лучше, при царе Россия была могущественна, следовательно, нужен царь, и тогда все пойдет по-старому» [11, с. 160]. Естественно, что образ будущего, представленный в нарративах «своих», «красных» детей, был абсолютно иным, хотя в самих процессах его конструирования у детей эмиграции и у советских детей можно было найти и немало общего, что объясняется общей «детской» спецификой моделирования и планирования «жизненной перспективы». И те, и другие были «детьми беды», только оказавшимися по разные стороны баррикад. Воображаемое будущее советского человека, воплотившееся в большевистской утопии о «светлом коммунистическом завтра» и ставшее важнейшим политическим фактором воспитания подрастающего поколения, казалось бы, должно быть близко «красным» детям в силу своей высокой фантазийности и сказочности, столь понятными и столь любимыми детьми. Но эта социальная утопия утвердилась в детском сознании далеко не сразу. В предисловии к «Рассказам беспризорников о себе» (1925) советская детская писательница А. Ф. Гринберг пишет о том, что главная задача педагога заключается в стремлении уловить «будущие черты преданного и стойкого гражданина советских республик, мужественного и крепкого воина Красной Армии, даровитого, находчивого и отважного революционера» [12, c. 5]. Эти черты и свойства она, вероятно, предполагала обнаружить и в сочинениях воспитанников двух московских детприемников, собранных в 1922–1923 гг., которых советская власть рассматривала как наиболее благоприятный исходный материал для конструирования «нового человека». Нужно отдать должное составителю: она была честна и опубликовала детские тексты такими, какими они были в действительности. Анализ этих текстов показывает, что «идеальные» картины ближайшего будущего у большинства этих детей были связаны прежде всего с удовлетворением насущных физиологических потребностей. Она хотели быть досыта накормлены и хоть как-то одеты, поскольку ходили в рубашках вместо платьев, не имели ботинок, чтобы выйти из дома, некоторые из-за отсутствия одежды вынуждены были заворачиваться в одеяла [12, c. 108, 111, 117,144]. Вопрос об одежде особенно волновал девочек. Однако он был не чужд и мальчикам: при проведении в 1925 г. опроса детей рабочих Москвы и Пролетарской волости Московского уезда около 10 % детей школьного возраста на вопрос о том, что бы они сделали, если бы неожиданно нашли большую сумму денег, заявили, что купили бы одежду, причем мальчики составили более половины опрошенных [15, c. 70]. Приютские дети, как и их эмигрантские ровесники, мечтали о чуде воссоединения с родителями и возвращения в семью: «Если бы меня повезли к родным и нашли их, я б, наверно, руки подняла от радости» [12, c. 124]. Эти сладкие эскапистские мечты – образцы сознательного бегства детей в сферу воображаемого утешительно-радостного, имели, к сожалению, лишь редкий шанс на осуществление, учитывая реальные масштабы детского сиротства того времени [16, с. 197 ‒ 337]. Хотя