#Ученичество

| #Ученичество 2022.Выпуск 1 | #Apprenticeship 2022. Issue 1 40 «Теперь живем в огромном доме. На воротах львиная пасть… Где были барские хоромы, Там наша рабочая власть» [8, с. 13]. Или: «В этом доме жил купчина Десять лет тому назад И растил на смену сына, А теперь здесь детский сад […] Где на площади пустынной Дворник гнал ребят метлой, В сквере по дорожке длинной Дети носятся толпой» [9, c. 20, 22]. Тот же детский опыт сыграл, пожалуй, одну из определяющих ролей при моделировании ими их будущего. В складывавшихся условиях планировать будущее, исходя из прежних, во многом ставших стереотипными представлений было уже невозможно. Это было время высочайшей неопределенности и непредсказуемости, время неожиданных провалов в уже существующем «жизненном маршруте», время, вызывавшее у детей иногда смутное, а чаще вполне отчетливо ощутимое чувство обеспокоенности и тревоги, «ощущение чего-то нового и потому страшного» [6, с. 170]. В современных форсайт-исследованиях при характеристике прогностических проектов − «нарративов будущего» зачастую применяется понятие «джокеров» как событий, которым присуща низкая вероятность, неожиданность наступления и чрезвычайно серьезные последствия [10, с. 62].Очевидно, что степень ощущения и понимания «вероятности» и «неожиданности» такого «джокера» − русской революции 1917 г. для разных групп, слоев и категорий населения была различной, хотя результаты ее для всех без исключения имели широкомасштабные последствия. Для детей же эти события были не только неожиданны («вдруг совершенно неожиданно для меня Государь отрекся от престола» [11, с. 65]), но и труднообъяснимы: «Я решил обратиться за разъяснением к своему воспитателю. Все, что я не понимал, мне объяснили, но у меня в голове ничего не осталось. Я скорее пошел домой, чтобы расспросить отца, в чем дело. Отец мне сказал: “Тебе еще рано знать”. Больше я не старался обращаться за разъяснениями» [6, с. 414]; «Жил я в станице, ничего не знал о войне, о революции, и мне какими-то странными словами казались “война”, “революция”. “Что такое, батя?”, который отвечал: “Много будешь знать, скоро состаришься”» [11, с. 193]. Многие из детей воспринимали и описывали революцию как непреодолимую стихию, приравнивая ее к природным катаклизмам («бешеный шквал», «оползень», «циклон») [11, c. 11]. Столь же неожиданны, но гораздо более понятны для детей были события «внутренние», семейные, многие из которых носили драматическую и даже трагическую эмоциональную окраску − тяжелая болезнь и смерть близких, разъединение семьи, резкое снижение социального статуса ее членов, вынужденные миграции, эмиграция из России: «это было тяжелое время, даже жутко вспоминать», «мне страшно вспоминать минувшее время, такое свирепое и беспощадное, такое жестокое и немое» [6, с. 65, 257]. Иногда тяжесть пережитого была столь велика, что детская психика не выдерживала, и дети отказывались продолжать свои воспоминания: «Жили мы в деревне, пришел голод. Бабушка уехала в Сибирь и померла. Дедушка тоже умер. Больше писать не хочу» [12, c. 149]. Рутинная, повседневная жизнь становилась все тяжелее и тяжелее: «Нечего было читать, и не на чем писать, да и не очень-то хотелось учиться на голодный желудок» [7, с. 51], «дела идут все хуже и хуже, наступает холод и голод, и многие люди от этого умирают. И