Тульский краеведческий альманах №21 2024 г

Òóëüñêèé êðàåâåä÷åñêèé àëüìàíàõ • Âûïóñê 21 • 2024 220 Трудно судить, о чём Яков Максимович вовсе не имел никакого ясного представления, а что просто не считал нужным проговаривать, важнее пони- мать другое: какие бы вещи, какие бы темы ни отсутствовали в его воспомина- ниях, прежде всего в них отсутствует законченность. Воспоминания обрыва- ются буквально на полуслове, и никакого продолжения нет. По свидетельству его сына Валерия, Яков Максимович не смог вернуться к записям: ему было «тяжело». Он так и не преодолел некий внутренний барьер, несмотря на побу- ждения со стороны сына. Что это был за барьер? Болезненная память о его четырёх умерших во младенчестве детях? О тяжёлом и опасном времени фашистской оккупации Донбасса, когда председателю заводского профкома Семёнову приходилось прятаться от врага? И то и другое вместе? А может быть, ещё что-то? Как бы то ни было, этот барьер существовал, а значит, напрашивается мысль, что су- ществовал он потому, что так была устроена душа Якова Максимовича, и что «нет» этого умолчания о позднейшем незримой тенью лежало и на том, что Яков Максимович успел рассказать. Кроме того, не надо забывать, что Яков Максимович не был «человеком письма»: письмо не было его ремеслом, его искусством – тем, в чём ему при- вычно было бы проявлять своё мастерство. В его письме нет ни изящества, ни рефлексивности, это, можно сказать, наивное письмо – письмо челове- ка, которому привычнее писать лаконичные производственные заявки, док- ладные записки или иные сугубо утилитарные тексты, нежели «творить». Поэтому ценность воспоминаний Якова Максимовича, помимо его наблюда- тельности и цепкой памяти, ещё и в том, что в них запечатлен подвиг автора – подвиг письма. Впечатление, оставляемое текстом, – будто Яков Максимович не столь- ко писал, сколько приговаривал-проговаривал. Письмо его, как бы сказать, несколько задеревенелое, но именно эта безыскусность слога вкупе с явной старательностью рассказчика всё равно передает особую энергию — энер- гию задушевной беседы с родными людьми. Важно то, что этот родственный круг вовсе не ограничивается семьей или роднёй по крови: он размыкается навстречу всякому, у кого достаточно эмпатии и жизненного опыта, чтобы су- меть пережить далёкое близким, а в близком увидеть открывающуюся даль интересного. Рассказ о чём-то, ставшем историей, о том, что исчезло с горизонта актуаль- ности, сам становится историей. С одной стороны, это обрекает на забвение, но с другой — даёт шанс встрепенуться и заново узнать самого себя: сначала ощутить себя восприимчивым к токам чужой любви, а затем самому полюбить чужое — а значит, расширить объём своего. Что такое воспоминания Якова Максимовича Семёнова? Можно ли отве- тить на этот вопрос, не зная, чего хотел он сам, когда садился писать? Сей- час уже не дознаться, о чём думал автор, какие намерения у него были, что именно он хотел сказать. Но это незнание не помешает правильно воспри- нять оставшиеся после Якова Максимовича воспоминания, стоит лишь соб- люсти одно нехитрое условие: ничего заранее не зная об авторе, не предрешая вопрос, кем он был, а кем нет, смотреть на эти воспоминания просто как на слово о родине. Родина… Каждый раз это что-то «своё», но одновременно общее. Родина имеет границы: эти границы, идущие по местам, по временам, по людям, по