Тульский краеведческий альманах №14 2017 г

231 Пастухов озирался. Большой стенной книжный шкаф, как и в передней, стоял тоже раскрытый, и так же беспорядочно лежали в нем книги стоп- ками, и связки книг, завернутые газетой, одна на другой, поднимались возле него с пола. Комната была опустошена, стены голы. Только два кресла со спинками в виде изогнутой решетки и диван приткнулись друг к другу да штора над стеклянной дверью в сад сиротливо висела на вздержках. Ножки одного кресла были обернуты мятой бумагой, но работа осталась недоде- ланной – бумага, шпагат валялись на полу и на диване. Пастухов слушал продолжавшую говорить женщину, но думы его были не связаны с ее словами. Он будто и не думал вовсе, а удивительным телес- ным путем вбирал в сознание нараставшую работу своих чувств. Запах разворошенного гнезда, зябкая сырость воздуха, отзвук нежилых белых стен переселяли его в жизнь, которая некогда отсюда ушла, но в то же время со- хранялась и сейчас вновь уходила, чтобы – может быть – снова возвратить- ся. Эта жизнь непонятно сплеталась в сознании Пастухова с его собствен- ным прошлым, тоже ушедшим, но сохранившимся в нем и не желавшим прекращаться. Тело его жило в этот момент многими жизнями – чужой и своей, прошлой и настоящей, и все эти жизни страстно хотели жить дальше и дальше. Понять свое состояние он не мог, и у него не было желания это сделать, – он только всего себя так ощущал» [622–623]. В военной Ясной Поляне с избалованным славой и комфортом, каприз- ным и спесивым Пастуховым происходит душевное перерождение. Точнее, – возрождение. В нем воскресают лучшие качества, которые были свойственны ему в молодости. В какой-то момент Пастухову кажется, что сейчас, осенью 1941 года, он видит самого Толстого. «...Он увидел его с откинутой ветром на одно плечо большой легкой боро- дой. Зажженный солнцем голубой зоркий глаз глядит на дорогу из-под косма- то оттопыренной белой брови. Другой глаз затенен широким мягким полем шляпы, прижатым ко лбу со стороны ветра. Он сидит, накренившись набок. Он – в двухместной коляске, но едет один. Левое плечо его приподнято – это с того бока, откуда он накренился и где зорко горит глаз. Руки сильно выбро- шены вперед: он держит натянутые вожжи. Пастухов видит хорошо эти вожжи – до крупа коня синие, плетеные, дальше, от свинцовой бляхи, подпры- гивающей на крупе, до удил крепко взнузданной морды, ременные. Крупный вороной конь шибко бежит грузноватым рысистым аллюром. Ближе, все ближе к Пастухову. Слышно, как стукнул по передку коляски ком земли, ки- нутый копытом, и как барабанно отзвучал в ответ передок. Вот морда коня уже совсем близко. Пенные клочья сыплются с черной отвислой губы и разве- иваются кружевами по дороге. Пастухов отскакивает на обочину. Толстой придерживает бег, останавливается. На нем поношенный парусиновый пыль- ник с капюшоном, какие надевают возчики. Пастухов робко снимает шляпу. Он видит лицо Толстого почти рядом. Вот Толстой быстро оглядел его с ног до головы и задержался на его редчайшего цвета пальто. Не понятно, почему такой стыд и такой ужас испытывает Пастухов! Вот Толстой перехватил вожжи одной рукой и пожевал недовольно губами. Мохнатая заросль усов не- сколько раз, растопыриваясь, поднялась к широким ноздрям и опустилась. – Добрый день, – еле заставляет себя выговорить Пастухов. – Да, день славный. Здравствуйте, – неожиданно высоким голосом гово- рит Толстой, – вы не ко мне? Ä. À. Ðîìàíîâ. Çà Êîíñòàíòèíîì Ôåäèíûì ïî òóëüñêîé çåìëå