Университет XXI века: научное измерение

Философия, культура и этика в современном мире 539 Так В. С. Соловьев настойчиво напоминает о наличии «третьего лица», ко- торое и есть «…самое главное, – жертва злого насилия, требующая моей помо- щи…», что, в свою очередь, является источником безусловных моральных обя- зательств для любого индивида, волей судьбы оказавшегося свидетелем подоб- ной ситуации: «…я должен помочь тем, кого обижают», «…помочь должен во что бы то ни стало и во всяком случае: если можно, то увещеваниями, если нет, то силой, ну а если у меня руки связаны, тогда только… молитвою…» [2, с. 315–316]. Что же касается Толстого-моралиста, вторит коллеге Н. А. Бердяев, то по необъяснимой для психически нормального человека причине, его «ис- ключительно интересовал тот человек, который будет совершать насилие…, и как будто не интересовала судьба человека, над которым … совершают наси- лие и которого нужно защищать…» [6, с. 308]. Для дополнительного усиления оказываемого данным аргументом воздействия на сознание и эмоциональную сферу человека оппоненты Толстого намеренно доводят исходную ситуацию до предельной остроты, предлагая представить в качестве жертвы разъяренно- го дюжего злодея беззащитного ребенка, а в роли случайного свидетеля этого вопиющего преступления – некоего моралиста «толстовского образца». «…Мо- ралист такого уклада, если только он последователен, неизбежно будет обречен в жизни на чудовищные положения. Ибо, в самом деле, что ответит он себе и Богу, если, присутствуя при изнасиловании ребенка озверелою толпою и рас- полагая оружием, он предпочтет уговаривать злодеев, взывая к их очевидности и любви. И потом, предоставив злодейству совершиться, останется жить с соз- нанием своей моральной безукоризненности?...» [7, с. 46.], – риторически во- прошает И. А. Ильин на страницах своей программной работы «О сопротивле- нии злу силою», заранее предрешая, тем самым, на чьей стороне окажутся сим- патии читателей. В результате «аргумент жертвы» традиционно воспринимает- ся широкой читательской аудиторией как кульминация победного торжества всех непримиримых критиков толстовского морализма и отражение неизбеж- ности его полного теоретического и практического фиаско. Вместе с тем, справедливость требует упомянуть и о том, что в этом впе- чатлении логической и ментальной уязвимости тактики поведения последова- тельного непротивленца отчасти был виноват и сам Толстой, зачастую допус- кавший саркастически-безапелляционные высказывания или прямые резкости в адрес критиков идеи ненасилия, подобные этому: «Защитить убиваемого ре- бенка всегда можно, подставив свою грудь под удар убийцы, но мысль эта, ес- тественная для человека, руководимого любовью, не может прийти в голову людям, живущим насилием, так как для этих людей нет и не может быть ника- ких других – кроме животных – побуждений к деятельности» [5, с. 919]. Такие намеренно провокативные толстовские эскапады служили поводом для ответной безапелляционности и сарказма в репликах и литературно- исторических экскурсах его идейных оппонентов. Их аргументация в этом слу- чае нередко выглядела прямой редукцией к доводам здравого смысла, позво- ляющим легко обнаружить прагматически очевидный казус: расправившись с защитником, принявшим на себя удар злоумышленника, последний вряд ли остановится и доведет до конца свой первоначальный замысел, убив или иска-