Тульская историческая весна - 2020

Кризисы в истории обществ: разрушительное и созидательное 279 голов тысячам помещиков, которые посмеют пойти против восстания, «звали Русь к топору», отсюда в «Призраках» – «в топоры их, белоручек!» В итоге многочисленные крестьянские восстания середины XIX века напоминали разинщину, а русский и европейский абсолютизм – цезарианский Рим. Неважно, чем вызван бунт, реальными социальными причинами, неспра- ведливостью или же чем-то менее «уважительным», Тургенев не принимает кровавый путь разрешения конфликтов. Такой бунт ничем не лучше ликования легионов, экзальтированно восхищающихся величием своего тирана. Сходная оценка политического положения в стране появится и в написан- ном через три года после «Призраков» романе «Дым» (1867) – первом безге- ройном романе Тургенева. Действие романа происходит в 1862 году. Памфлет против крепостничества и военной бюрократии, положенный в основу «Дыма», по своей резкости и открытости позиции превосходил все, что до того когда- либо было написано Тургеневым. «Оппозиция справа» – комическое зрелище, хотя бы потому что дворянство было невежественно в политическом деле. Освобождение крестьян с землею – просто красивое наименование дела, каса- ющегося только дворянского класса, но никак не целого народа [см.: 5, 464– 481]. По сути, цель «освобождения» крестьян заключалась в освобождении дворянства от экономически невыгодных для него условий крепостничества в связи со сложившейся экономической ситуацией в стране. И противобор- ствующие отмене крепостного права дворяне шли наперекор своему же сосло- вию, своим же интересам. Чего хотели бездельники князья и генералы, отды- хающие в Баден-Бадене и изображающие из себя знатоков политической аре- ны? Отменить 19 февраля было бы невозможно: если бы народу сообщили, что у него снова отберут свободу, данную в 1861, то в 1862 поднялся бы бунт по- хлеще «бессмысленной и беспощадной» пугачевщины. Этот бунт привел бы к уничтожению дворянства и становлению крестьянской республики. Поэтому Тургенев вкладывает в уста Литвинова мысль о противоречивости крепостни- ческой программы: «надо переделать… да… переделать все сделанное. – И де- вятнадцатое февраля? (Литвинов) – И девятнадцатое февраля, – насколько это возможно… А воля? Скажут мне. Вы думаете, сладка народу эта воля? Спро- сите-ка его… – Попытайтесь, подхватил Литвинов, попытайтесь отнять у него эту волю…» [6]. Реплика Литвинова остается без ответа: каждый в светском кружке генера- ла Ратмирова уже прекрасно понимает, что дворянство стремительно шагает навстречу своему закату. Тургенев насмехается над нелепостью крайних крепостников, особенно над их наигранной рыцарской позой. Ненависть к новой жизни, к освобожден- ному мужику маскировалась под флером благородной печали об ушедших из- под опеки крестьянах («мы должны предостерегать, мы должны говорить с по- чтительною твердостию: воротитесь, воротитесь назад…» [6]). Губарев и его группа, по мнению Пумпянского, – это вульгарная форма идеологии лондонской группы, своего рода славянофильский социализм, что от- сылает нас к борьбе славянофилов и западников. Рупором недавнего Тургенева-