Тульская историческая весна - 2020

Кризисы в истории обществ: разрушительное и созидательное 227 лим себе не останавливаться на источниках представлений советских граждан о Маннергейме как «спасителе евреев», полагая, что это является темой для от- дельного исследования. Для нас же принципиальным является то, что советская модель репрезентации образа К. Г. Маннергейма, исключающая трансляцию биографии финского маршала и замещающая её образом «линии Маннергей- ма», сама способствовала появлению иных версий прошлого в коллективной памяти советского общества. Отсутствие альтернативных точек зрения иници- ировало создание контр-нарратива, сочетающего в себе черты господствующе- го и альтернативного культурно-исторического дискурса. Эйдельман не встаёт на сторону Маннергейма, повествуя о том, что последний «спасал евреев». Напротив, он пишет о том, что Маннергейм выступал на стороне «фашистов», что созвучно «историографическому канону», о котором мы говорили ранее. В то же время, «линия Маннергейма», мистификация которой происходила посредствам нарративов «историографического канона», также заняла специ- фическое место в коллективной памяти советского общества. Уже в годы пере- стройки, советский офицер Ю. М. Лапшин запишет в своём дневнике: «Все за- местители командующего собрались в кабинете. Все организуется так, будто на меня смотрит весь мир. И все мне в помощь. Такое впечатление, что буду брать линию Маннергейма (sic! – Прим. автор ). Вид старался сохранить спокойный, но на душе скребло, будто иду в последний бой» (9, с. 271). Нам представляет- ся, что это один из наиболее показательных примеров влияния советской моде- ли репрезентации образа Маннергейма. По мысли К. Скиннера, исследователь, работающий с тем или иным текстом, должен поставить перед собой вопрос: «what he was doing by writing a text?» [18, p. 408]. Контекстуализируя дневник Лапшина, мы можем сделать следующий вывод: находившийся в составе воен- ного контингента в Афганистане, советский офицер, которой готовился к про- ведению боевой операции, вспомнил о «Линии Маннергейма». Более того, ак- туализация воспоминаний произошла в условиях повышенной нервозности: «линия Маннергейма» у автора находится в одном ассоциативном ряду с «по- следним боем». Однако, необходимо учитывать, что Лапшин уже более пяти лет находился в Афганистане, что изолировало его от различных советских дискурсов. Он воспроизводил «каноническую» версию прошлого, актуальность которой пропала в самом СССР в годы перестройки. Итак, историческая память о К. Г. Маннергейме формировалась в условиях послевоенного времени. Отсутствие официальных оценок деятельности фин- ского маршала привело к трудностям в деле репрезентации его образа. Тексты «историографического канона» исключали биографию бывшего русского гене- рала, заменяя весь образ Маннергейма «линией». Однако такая конструкция была нежизнеспособной, что инициировало формирование иной версии про- шлого в коллективной памяти советского общества. Вместе с тем, отсутствие публичного дискурса, в рамках которого бы происходило обсуждение места Маннергейма в отечественной истории, негативно сказалось на модусе репре- зентации. С другой стороны, героизация участников событий на Карельском перешейке способствовала коммеморации «линии Маннергейма» и превраще- нию её в «место памяти» советского общества.