Тульская историческая весна - 2020

Всероссийская научная конференция молодых ученых «Тульская историческая весна – 2020» 226 из того, что практически никакой текст не мог стать частью публичного дис- курса без участия в этом процессе специальных органов цензуры, советские ме- муаристы, большинство из которых оставались действующими членами ком- мунистической партии, находились под перманентным влиянием политическо- го дискурса, влияющего на их способ описания прошлого. Надо полагать, что здесь можно усмотреть принципиальное противоречие советской модели ре- презентации прошлого. Оно заключается в том, что люди, пережившие события советско-финской и Великой отечественной войны, были вынуждены следовать мемориальному императиву, который подразумевал героическую репрезента- цию прошлого. По мнению Т. Ворониной, для советского модуса репрезента- ции прошлого «победа была важнее испытанных людьми ужасов» [5, с. 16]. Противоречивый образ Маннергейма автоматически исключался из советского культурно-исторического дискурса, категории которого не позволяли рассуж- дать о деятельности финского маршала. Вследствие этого образ бывшего рус- ского генерала Маннергейма был вытеснен образом «линии Маннергейма», сражения на которой позволяли героизировать участников этих событий. Переходя к проблеме восприятия К. Г. Маннергейма советским общест- вом, необходимо сделать некоторые замечания: во-первых, значительная часть советского общества руководствовалась «официальной версией прошлого», из- ложенной в нарративах о войне, во-вторых, иные образы финского маршала циркулировали вне публичного дискурса, и в-третьих, даже та часть советского общества, которая пыталась описывать Маннергейма в других категориях, находилась под влиянием советских культурных и политических дискурсов. Словом, появление иных версий прошлого происходило в условиях «дистрофии советского текста» – то есть невозможности описания реальности из-за отсутст- вия адекватного для этого языка [5, с. 109]. Летом 1967 года советский историк Н. Я. Эйдельман записал в своём днев- нике: «Маннергейм, невзирая на настояния Гиммлера и самого Гитлера, не от- дал ни одного из нескольких тысяч финских евреев. Но зато те, как равноправ- ные граждане, сражались в финских войсках, за фашизм» (7, с. 191). Спустя по- чти десять лет знаменитый советский правозащитник А. Д. Сахаров отметит в своих записях: «Оказывается, Маннергейм отказался помогать немцам в уни- чтожении евреев в Финляндии и даже сказал, что если будет попытка таких действий, финская армия будет этому препятствовать» (13, с. 483–484). Можно видеть, что прогрессивная часть советского общества обсуждала фигуру фин- ского маршала в других категориях, отсутствующих в языке официальной ре- презентации. Отклонение части общества от общепринятого нарратива способ- ствовало конструированию альтернативной версии прошлого – контр-памяти. По мысли французского философа М. Фуко, появление контр-памяти внутри определённых сообществ является ответной реакции на «историческую несправедливость» в отношении памяти о травматическом прошлом [14, с. 89– 93]. Основной функцией контр-памяти является подрыв господствующих нарративов. Не имея возможности «публично припоминать» деятельность К. Г. Маннергейма, Сахаров, Эйдельман и многие другие советские интелли- генты преодолевали историческую травму через практики письма. Мы позво-